Почти одновременно на застланный коврами пол юрты упали гладко обглоданная Кобяком кабанья кость, ни кусочка мяса с которой так и не досталось Аль-Хазреду, и сам купец, оказавшийся, благодаря кумысу, в саду среди райских гурий, на которых из одежды были только привязанные к шее таблички с ценой и перечнем умений, без которых товар не примут на рынки Багдада и Басры.
— Утомился, — жалостливо сказал Кобяк и, взяв араба за ноги, оттащил его в темный угол юрты — чтобы не мешался.
И снова откинулся полог, и снова телохранители Кобяка дружелюбными пинками сопроводили гостя к ханскому угощению.
— На запах идут, что ли? — предположил Кобяк, разглядывая богатые одежды вошедшего. — Ты кто?
Знакомился Кобяк на редкость однообразно.
— Я боярин князя Всеволода Юрьевича Суздальского, именем Борис Глебович, — заявил гость, едва склонив голову. — Разговор есть, хан!
Кобяк внимательно оглядел боярский кафтан из фламандского сукна, кожаные, запачканные в дороге штаны, мягкие сапоги тонкой кожи. Наконец взгляд хана уперся в богатый шерстяной плащ со странной вышивкой на нем.
— Что это еще за паук вместо сокола? — удивился Кобяк, привыкший к гербам-трезубцам, как принято было изображать родовой знак Рюриковичей — сокол. На плаще суздальского боярина алым шелком был вышит склонившийся влево ломаный крест, действительно похожий на раздавленного паука.
— Это? — в свою очередь удивился боярин Борис. — Это коловрат, древний символ Солнца. У нас на Владимирщине, на Рязанщине его почитают наряду с христианским крестом, и церковь не возражает. Да и род мой боярский часто так и называют — Коловраты.
— Круговерти, — постарался перевести понятнее для себя Кобяк. — Ничего, бывает, и хуже прозвать могут. Только у нас прозвища скрывают, а не вырисовывают на плащах… Ладно, говори, с чем пришел.
— Господин мой, князь суздальский, поклон тебе передает и спрашивает, здоров ли? — торжественно начал Борис.
Хан скривился, словно выпил не в меру кислого вина.
— Ты эти словеса оставь для ромеев. У них что языки, что уши ниже пояса, вот пусть и болтаются сутками. Ты по-простому скажи, я язык русский хорошо понимаю.
Боярин Борис несколько растерялся. Пригладив густые волосы, он собирался продолжать, но тут заметил тихо спавшего у стены юрты Аль-Хазреда.
— Мне хотелось бы вести разговор наедине, — попросил боярин, указывая на араба.
— А-а-а, ты об этом? Его не опасайся, будет спать еще сутки. А приказать вытащить его на улицу не хочу — земля холодная, простудится еще, жалко. Так что давай выкладывай, что там накопилось у моего брата, князя суздальского.
