Она похвалила кофе, допивая вторую чашку, к еде она не притронулась и сказала, что ей пора идти. Я попросил ее непременно написать мне из Трускавца, дав понять, что мне будет очень приятно получить от нее весточку. Она улыбнулась, это была довольно-таки грустная улыбка, и сказала, что может рассказать содержание этого письма прямо сейчас, так как никакие неожиданности в Трускавце ее не ждут, тетя, на которую она очень рассчитывала, ехать с ними отказалась (она не сказала о причинах отказа, и я не стал спрашивать, понимая, что у переутомленной жизненной дорогой тетки, пробывшей некоторое время наедине со своей дорогой кузиной, видимо, появилась острая жажда общения с другими, может быть, менее близкими, но более мобильными и жизнерадостными родственниками), сиделка, которая приходила к ним днем, на месяц уехать не может (я подумал, что скорее всего дело в ограниченных денежных возможностях), и, таким образом, в Трускавце ей предстоит довольно-таки однообразная жизнь, протекающая по уже давно известному распорядку. Я сказал, что для меня важно не содержание ее письма, а сам приятный факт его получения. И по-моему, эта фраза приличествовала моменту и была произнесена достаточно заинтересованным тоном, с оттенком сочувствия и в то же время без всякого намека на задевающую человека с самолюбием жалость. Я представил, как она катит кресло с парализованной старухой по аллее парка, по улицам, следуя по разработанному на месяц постоянному маршруту, с остановками у процедурных кабин, долгие унылые вечера, и мне стало ее искренне жаль.
Она безразлично кивнула:
— Напишу, — а потом, улыбнувшись мне, сказала: — Ничего не поделаешь, вслед за праздниками всегда следуют будни. Пошли. Мне ведь еще надо зайти в городскую кассу, там оставили мне билеты, кое-что купить на дорогу и уложить вещи.
Мы, не отпуская такси, зашли в городскую кассу и взяли билеты, и я запомнил номера вагона и их двухместного купе, а потом отвез ее домой.
— Мы попрощаемся здесь, — сказала она, когда мы вышли из машины и остановились у ее подъезда.
Мы поцеловались. Это был торопливый поцелуй на глазах у водителя и прохожих.
— Я тебя всегда буду помнить — сказала она.
— Я тоже буду тебя помнить. Я не прощаюсь сейчас с тобой. До встречи вечером на вокзале,
— Не надо, — сказала она. — Не приходи меня провожать. Я не хочу этого.
Это меня удивило, но потом мне пришла в голову мысль, что ей будет неприятно, если я увижу, как будут поднимать и вталкивать в дверь вагона кресло с ее матерью. Я не стал настаивать.
