Хавжива нигде не находил взглядом ни единой женщины, даже на женской половине селения.
Начался экзамен. Вожди и старейшины по очереди отрывисто выкрикивали вопросы, отвечать на которые следовало без малейшей запинки, то кому-либо одному, то всем вместе — в зависимости от жеста экзаменатора. Религиозные обряды, официальный протокол, проблемы этики
— вымуштрованные ребятишки петушиными своими фальцетиками отбарабанивали ответы на любые темы. Неожиданно одного из мальчиков — того самого, что хромал после падения, — вырвало желчью, и, ослабев, он осел наземь. Ничто не переменилось, никто даже не шевельнулся, экзамен продолжался как ни в чем не бывало — лишь после тех вопросов, что адресовались упавшему в обморок, повисала короткая болезненная пауза. Спустя минуту-другую мальчик пришел в себя, сел, затем, преодолев слабость, поднялся и занял свое место в шеренге. Его мертвенно-голубые губы снова шевелились в такт общим выкрикам, но теперь, похоже, совсем уж беззвучно.
Хавжива старательно наблюдал за ритуалом, хотя мысли его витали в иных сферах, в далеком прошлом. «Все, что знаем, мы узнаем в поте лица своего, — думал он, — но всякое наше знание ограничено, всегда оно лишь часть недостижимого целого».
После инквизиторского допроса наступило время самой настоящей пытки — ритуальное клеймо в виде глубоких царапин от шеи по обоим плечам до локтевого сгиба каждого несчастного мальчугана выполнялось при помощи заостренного колышка твердого дерева, раздиравшего нежную детскую плоть чуть ли не до самых костей, чтобы оставить по себе глубокий, хорошо заметный шрам, доказывающий мужество испытуемого. Рабам не дозволялось держать внутри поселения никаких металлических инструментов, сообразил Хавжива с заметным содроганием, но взгляда не отвел, как это и пристало почетному гостю. После каждой очередной кровавой борозды старейшины прерывались для заточки своего страшного орудия о желоб в большом камне, установленном посреди площади в незапамятные времена. От жуткой боли мальчики корчились, один, не в силах терпеть, дико вскрикнул и тут же зажал себе рот свободной ладошкой. Другой сразу же прикусил себе большой палец, да так сильно, что по окончании процедуры кровь из пальца хлестала ничуть не слабее, чем из обезображенных плеч. Наконец, когда все до последнего прошли через ритуальную живодерню, вождь племени, промыв мальчикам раны, замазал их каким-то целебным снадобьем. Ошеломленно пошатываясь, мальчики вновь выстроились в ряд — старейшины, улыбаясь, нежно похлопывали их по неповрежденным местам. «Герои, наши соплеменники, мужественные парни!» — услышал Хавжива и перевел дух с чувством глубокого облегчения.
