Остановился Ермий и, размыслив, что бы такое в его положении возможно
сделать, решился попроситься ночевать в первый дом, какой попадется.
Так он и сделал: подошёл к ближайшему дому и постучался.
Его опросили из-за двери:
— Кто там стучится?
Ермий отвечает:
— Я бедный странник.
— Ах, бедный странник! Не мало вас шляется. Чего же тебе надо?
— Прошу приюта.
— Так ты не туда попал. Иди за этим в гостиницу.
— Я беден и не могу платить в гостинице.
— Это плохо, но иди в таком случае к тем, кто тебя знает: они тебя,
может быть, пустят.
— Да меня здесь никто не знает.
— А если тебя здесь никто не знает, то не стучи и у нас понапрасну, а
уходи скорей прочь.
— Я прошусь во имя Христа.
— Оставь, пожалуйста, оставь это имя. Много вас тут ходит, всё Христа
вспоминаете, а наместо того лжёте и этим именем после всякое зло
прикрываете. Уходи прочь, нет у нас для тебя приюта.
Ермий подошёл к другому дому и здесь опять стал стучать и проситься.
И здесь тоже опять спрашивают его из-за закрытых дверей:
— Чего тебе надо?
— Изнемогаю, я бедный странник… пустите отдохнуть в доме!
Но опять и тут ему тот же ответ: иди в гостиницу.
— У меня денег нет, — отвечал Ермий и произнес Христово имя, но оно
вызвало только укоры.
— Полно, полно выкликать это имя, — отвечали ему из-за дверей второго
дома, — все ленивцы и злодеи нынче этим именем прикрываются.
— Ах, — отозвался Ермий, — поверьте, что я никому никакого зла не
сделал и не делаю: я пришёл прямо из пустыни.
— Ну, если ты из пустыни, то там бы тебе и оставаться. Напрасно ты сюда
и пришёл.
— Я не своею волею пришёл, а имел повеление.
— Ну, так иди к тому, куда позван, а нас оставь в покое; мы тех, кои
старцами сказываются и в козьих милотях ходят, боимся: вы сами очень святы,
а за вами за каждым седмь приставных бесов ходит.
«Ого! — подумал Ермий, — как время изменило обычаи. Верно, ныне совсем
уже нет старого привета странным. Все уже знают пустынное предание, что за
аскетом вслед более бесов ходит, чем за простым грешником, а через это не
лучше, а хуже стало. И вот я — пустынник, простоявший тридцать лет, — в тени
столпа моего люди получали исцеления, а меня никто не пускает под крышу, и я
не только могу быть убит от злодеев, но ещё горше смерти могу быть оскорблен
и обесчестен от извративших природу бесстыдников. Нет, теперь я уже ясно
вижу, что я поддался насмешке сатаны, что я был послан сюда не для пользы
души моей, а для всецелой моей пагубы, как в Содом и Гоморру
