, какие носили тогда иноки, жившие в
общежитиях. Ермий засыпал песком кости, а козью милоть надел на свои плечи и
обрадовался увидев в этом особое о нём промышление.
К городу Дамаску Ермий стал приближаться, когда солнце уже начало
садиться. Старец немножко не соразмерил ходы[16] и теперь не знал, что ему
сделать: поспешать ли скорее идти или не торопиться и подождать лучше утра.
Очам казалось близко видно, а ногам пришлось обидно. Поспешал Ермий дойти
засветло, а поспел в то самое время, когда красное солнце падает, сумрак
густеет и город весь обвивает мглой. Точно он весь в беспроглядный грех
погружается.
Страшно сделалось Ермию — хоть назад беги… И опять ему пришла в
голову дума: не было ли всё, что он слышал о своём путешествии, одною мечтою
или даже искушением? Какого праведника можно искать в этом шумном городе?
Откуда тут может быть праведность? Не лучше ли будет бежать отсюда назад,
влезть опять в свою каменную щелку, да и стоять, не трогаясь с места.
Он было уже и повернулся, да ноги не идут, а в ушах опять «дыхание
тонко»:
— Иди же скорей лобызай Памфалона в Дамаске.
Старик снова обернулся к Дамаску, и ноги его пошли.
Пришёл Ермий к городской стене как раз в ту минуту, когда городской
страж наполовину ворота захлопнул.
Насилу успел бедный старик упросить сторожа, чтобы он позволил ему
пройти в ворота, и то отдал за это свою корзину и тыкву; а теперь сам совсем
безо всего очутился в совершенно ему незнакомом и ужасно многогрешном
городе.
Ночи на юге спускаются скоро, сумерек почти нет, и темнота бывает так
густа, что ничего нельзя видеть. Улицы в то время, когда было это
происшествие, в восточных городах ещё не освещались, а жители запирали свои
дома рано. Тогда на улицах бывало очень небезопасно, и потому обыватели
крепко закрывали все входы в дом, чтобы впотьмах не забрался какой-нибудь
лихой человек и не обокрал бы или бы не убил и не сжёг дом. Ночью же входов
или совсем не отпирали, или же отпирали только запоздавшим своим домашним
или друзьям, и то не иначе, как удостоверясь, что стучится именно тот
человек, которого впустить надо.
Отворёнными поздно оставались только двери развратниц, к которым путь
открыт всем, и чем больше идут к ним на свет, тем им лучше.
Старец Ермий, попав в Дамаск среди густой тьмы, решительно не знал: где
ему приютиться до утра. Были, конечно, в Дамаске гостиницы, но Ермий не мог
ни в одну из них постучаться, потому что там спросят с него плату за ночлег,
а он не имел у себя никаких денег.
