Я его потрепал по плечу и сказал:
— Хорошо!.. ты её написал очень схоже, но почему ты полагаешь, что ей
звери не страшны? Я знаю их род: Птоломей и Альбина известны своим
благородством и гордостию тоже, но ведь рок их щадил, и их дочери тоже до
сих пор не касалось никакое испытание.
— Что же из этого?
— А то, что прекрасная Магна никаких бедствий жизни не знает, и я не
понимаю, почему ты отметил в ней такую черту, как бесстрашие и стойкость
перед яростью зверя? Если это иносказанье, то жизнь ведь гораздо страшнее
всякого зверя и может заставить сробеть кого хочешь.
— Только не Магну!
— Ах, я думаю, даже и Магну!
Я говорил так для того, чтобы он излишне не увлекался Магной; но он
перебил меня и прошептал мне:
— Меня звали делать ширмы для её девственной спальни, и пока я чертил
моим углем, я с ней говорил. Она меня спросила о тебе…
Живописец остановился.
— Она сожалеет, что ты занимаешься таким ремеслом, как скоморошество. Я
ей сказал: «Госпожа! не всякий в своей жизни так счастлив, чтобы проводить
жизнь свою по избранию. Неодолима судьба: она может заставить смертного
напиться из самого мутного источника, где и пиявки и аспид на дне». Она
пренебрежительно улыбнулась.
— Улыбнулась? — спросил я. — Узнаю в этом дочь Птоломея и гордой
Альбины. Мне, знаешь ли… мне больше понравилось бы, если бы она
промолчала, а ещё лучше — с состраданием тихо вздохнула б.
— Да, — произнес Магистриан, — но она также сказала. «Смерть лучше
бесславия», и я верю, что она на это способна.
— Ты скоро судишь, — отвечал я, — смерть лучше бесславия — это
неспорно, но может ли это сказать мать, у которой есть дети?
— Отчего же? ты только вспомни, что сделала мать Маккавеев?[37]
— Да. Маккавеев убили. А если бы матери их погрозили сделать детей
такими скоморохами, как я, или обмывщиками ног в доме гетеры… Что? я
думаю, если бы мать их была сама Магна, — то бог весть что бы она предпочла:
позор или смерть за их избавление?
— Зачем говорить это! — воскликнул, отходя от меня, Магистриан, — пусть
не коснётся её вовек никакое зло.
— О, — говорю я, — от всей души присоединяюсь к твоему желанию всего
доброго Магне.
А на другой же день после этого разговора Магистриан пришёл ко мне
перед вечером очень печальный и говорит:
— Слышал ли ты, Памфалон, самую грустную новость? Птоломей и Альбина
выдают дочь свою замуж!
— А почему ты называешь это грустною новостью? — отвечал я. — С каких
это пор союз двух сердец стал печалью, а не радостью?
