А как мы с Магистрианом были давно знакомы и дружны, то я не хотел ему
говорить что-нибудь выдуманное, а рассказал чистую правду, как было.
И едва я дошёл до того, как питала меня Магна и как она своими руками
смачивала в воде плат и прикладывала его к моему расшибленному плечу, юный
Магистриан весь озарился в лице и воскликнул в восторге:
— О Памфалон! сколь ты счастлив, и как мне завиден твой жребий! Я бы
охотно позволил себе изломать мои руки и ноги, лишь бы видеть возле себя эту
нимфу, эту великодушную Магну.
Я сейчас же уразумел, что сердце художника поразило сильное чувство,
которое зовётся любовью, и я поспешил его образумить.
— Ты малодушник, — сказал я. — Дочь Птоломея прекрасна, об этом ни
слова, но здоровье для всякого человека есть самое высшее благо, а притом
Птоломей так суров, а мать Магны, Альбина, так надменна, что если душа твоя
чувствует пламень красот этой девушки, то из этого ничего для тебя хорошего
выйти не может.
Магистриан побледнел и отвечал:
— Чему ж ещё надобно выйти! Разве мне не довольно, что она меня
вдохновляет.
И он ею продолжал вдохновляться.
Когда я оправился и пришёл в первый вечер к Азелле, Магистриан повёл
меня показать картины, которые он написал на стенах в беседке гетеры.
Обширное здание беседки было разделено на «часы», из которых слагается
каждый день жизни человека. Всякое отделение назначалось к тому, чтобы
приносить в свой час свои радости жизни. Вся беседка в целом была посвящена
Сатурну, изображение которого и блестело под куполом. У главного круга было
два крыла в честь Гор[36], дочерей Юпитера и Фемиды, а эти отделения ещё
разделялись: тут были покои Ауге, откуда виднелась заря, Анатоло, откуда был
виден восход солнца; Музия, где можно было заниматься науками; Нимфея, где
купались; Спондея, где обливались; Киприда, где вкушали удовольствия, и
Элетия, где молились… И вот здесь-то, в одном отдалённом уголке, который
назначался для уединённых мечтаний, живописец изобразил лёгкою кистью
благочестивое сновидение… Нарисован был пир; нарядные и роскошные женщины,
которых я всех мог бы назвать поименно. Это все были наши гетеры. Они
возлежали с гостями, в цветах, за пышным столом, а некто юный спал,
уткнувшись лицом в корзину с цветами. Лицо его не было видно, но я по его
тоге узнал, что это был сам художник Магистриан. А над ним виднелася травля:
львы в цирке неслися на юную девушку… а та твёрдо стояла и шептала
молитвы. Она была Магна.
