скифского варвара? Где же твоя семья, где твои дети?
Магна, потупясь, молчала.
— Скажи же по крайней мере, когда ты явилась в Дамаск и зачем ты не у
своих здешних родных или не у прежних богатых подруг — у умной Фотины, у
ученой Таоры или у целомудренной Сильвии-девы? Зачем быстрые ноги твои
принесли тебя к бедному жилищу бесславного скомороха, над которым ты сейчас
так жестоко посмеялась, сделав мне в шутку такое нестаточное предложение!
Но Магна грустно покачала головою и проговорила в ответ:
— Ты, Памфалон, не знаешь всех моих ужасных несчастий! Я не смеюсь: я
пришла продать себя не для шутки. Муж мой и дети!.. Муж мой и дети мои все в
неволе. Моё горе ужасно!
— Ну так скорее скажи мне, что это за горе, и если я могу тебе
пособить, я всё с радостью тотчас исполню.
— Хорошо, я всё скажу тебе, — отвечала Магна.
И тут-то, пустынник, постигло меня то искушение, за которым я позабыл и
обет мой, и клятву, и самую вечную жизнь.
Я знал Магну с ранних дней её юности. Я не был в доме её отца, а был
только в саду как скоморох, когда меня звали, чтобы потешить ребёнка. Гостей
вхожих к ним было мало, потому что великолепный Птоломей держал себя гордо и
с людьми нестрогой жизни не знался. В его доме не было таких сборищ, при
которых был нужен скоморох, а там собирались учёные богословы и изрекали о
разных высоких предметах и о самом святом духе. Жена Птоломея, Альбина, мать
красавицы Магны, была под стать своему мужу. Все самые пышные жёны Дамаска
не любили её, но все признавали её непорочность. Верность Альбины для всех
могла быть уроком. Превосходная Магна уродилась в мать, на которую походила
и прекрасным лицом, но молодость её заставляла её быть милосердной.
Прекрасный сад её отца, Птоломея, примыкал к большому рву, за которым
начиналось широкое поле. Мне часто приходилось проходить этим полем, чтобы
миновать дальний обход к загородному дому гетеры Азеллы. Я всегда шёл с моей
скоморошьею ношей и с этой самой собакою. Акра тогда была молода и не знала
всего, что должна знать скоморошья собака.
Выходя в поле, я останавливался на полпути, как раз против садов
Птоломея, чтобы отдохнуть, съесть мою ячменную лепёшку и поучить мою Акру. Я
обыкновенно садился над обрывом оврага, ел, — и заставлял Акру повторять на
широком просторе уроки, которые давал ей у себя, в моём тесном жилище. Среди
этих занятий я и увидал один раз прекрасное лицо взросшей Магны. Закрывшись
ветвями, она любопытно смотрела из зелени на весёлые штуки, которые
проделывала моя Акра. Я это приметил и, не давая Магне заметить, что я её
вижу, хотел доставить ей представлениями моего пса более удовольствия, чем
Акра могла показать по тогдашней своей выучке. Чтобы побудить собаку к
проворству, я несколько раз хлестнул её ремнем, но в ту самую минуту, когда
собака взвизгнула, я заметил, что зелень, скрывавшая Магну, всколыхнулась, и
прекрасное лицо девушки исчезло…
