Это привело меня в такое озлобление, что я ещё ударил Акру два раза, и
когда она подняла жалобный визг, то из-за ограды сада до меня донеслись
слова:
— Жестокий человек! за что ты мучишь это бедное животное! для чего ты
принуждаешь собаку делать то, что несвойственно её природе.
Я оборотился и увидал Магну, которая вышла из своего древесного
закрытия, и, стоя по перси над низкой, заросшей листами оградой, говорила
она мне с лицом, пылающим гневом.
— Не осуждай меня, юная госпожа, — отвечал я, — я не жестокий человек,
— Презренно твоё ремесло, которое нужно только презренным
празднолюбцам, — ответила мне Магна.
— О госпожа! — отвечал я, — всякий питается тем, чем он может добыть
себе пищу, и хорошо, если он живёт не на счёт другого и не делает несчастия
ближних.
— Это не идёт к тебе, ты развращаешь своих ближних, — молвила Магна, и
в глазах её я мог видеть ту же строгость, которою отличался всегда взор её
матери.
— Нет, юная госпожа, — отвечал я, — ты судишь строго и говоришь так
потому, что мало сама испытала. Я простолюдин и не могу развращать людей
высшего звания.
И я повернулся и хотел уходить, как она остановила меня одним звуком и
сказала:
— Не идёт тебе рассуждать о людях высокого звания. Лучше вот… лови
С этим она бросила шёлковый мешочек, который не долетел на мою сторону,
а я потянулся, чтобы его подхватить, и, оборвавшись, упал на дно оврага.
В этом падении я страшно расшибся.
В бедствии моём мне было утешением, что во все десять дней, которые я
провёл в малой пещерке на дне оврага, ко мне всякий день спускалась
благородная Магна. Она приносила мне столько роскошной пищи, что её с
излишком доставало для меня и для Акры, а Магна сама, своими девственными
руками, смачивала у ручья плат, который прилагала к моему больному плечу,
стараясь унять в нём несносный жар от ушиба. При этом мы с ней вели отрадные
для меня разговоры, и я наслаждался как чистотой её сердца, так и ясным
светом рассудка. Одно мне в ней было досадно, что она не сниходила ничьим
слабостям и слишком на себя во всём полагалась.
— Отчего, — говорила она, — все не живут, как живёт моя мать и мои
подруги Таора, Фотина и Сильвия, которых вся жизнь чиста, как кристалл.
И я видел, что она их весьма уважала и во всём хотела им следовать.
Несмотря на свою молодость, она и меня хотела исправить и оторвать от моей
жизни, а когда я не решался ей этого обещать, то она сердилась.
