Тяжело было старцу подняться — ноги его устали, путь далёк, пустыня
жарка и исполнена страхов, но он не пощадил своего тела… он встаёт, он
бредёт во тьме по стогнам[28] Дамаска, пробегает их: песни, пьяный звон чаш из
домов, и страстные вздохи нимф и самый Силен — всё напротив его, как волна
прибоя; но ногам его дана небывалая сила и бодрость. Он бежит, бежит, видит
свою скалу, хватается за её кремнистые ребра, хочет влезть в свою расщелину,
но чья-то страшно могучая рука срывает его за ноги вниз и ставит на землю, а
незримый голос грозно говорит ему:
— Не отступай от Памфалона, проси его рассказать тебе, как он совершил
дело своего спасения.
И с этим Ермия так дунуло вспять, что он едва не задохся от бури, и,
открыв глаза, видит день, и он опять в жилище Памфалона, и сам скоморох тут
лежит, упав на голом полу, и спит, а его пёс и разноперая птица дремлют…
Возле изголовья Ермия стояли два сосуда из глины — один с водою, другой
с молоком, и на свежих зелёных листах мягкий козий сыр и сочные фрукты.
Ничего этого с вечера здесь не было…
Значит, пустынник спал крепко, а его усталый хозяин, когда возвратился,
ещё не прямо лёг спать, а прежде послужил своему гостю.
Скоморох поставил гостю всё, что где-то достал, чтобы гость утром встал
и мог подкрепиться…
Ни сыру, ни плодов в доме у Памфалона не было, а всё это, очевидно, ему
было дано там, где он вертелся и тешил гуляк у гетеры.
Он взял подачку от гетеры и принёс это страннику.
«Чудак мой хозяин», — подумал Ермий и, встав с постели, подошёл к
Памфалону, взглянул в лицо его и засмотрелся. Вчера вечером он видел
Памфалона при лампе и готового на скоморошество, с завитою головою и с
лицом, разрисованным красками, а теперь скоморох спал, смыв с себя
скоморошье мазанье, и лицо у него было тихое и прекрасное. Ермию казалось,
будто это совсем не человек, а ангел.
«Что же! — подумал Ермий, — может быть, я не обманут; может быть, не
было надо мной искушения, а это именно тот самый Памфалон, который
совершеннее меня и у которого мне надо чему-то научиться. Боже! как это
узнать? Как разрешить это сомненье?»
И старик заплакал, опустился перед скоморохом на колени и, обняв его
голову, стал звать со слезами его по имени.
Памфалон проснулся и спросил:
— Что тебе угодно от меня, мой отец?
Но увидев, что старец плачет, Памфалон встревожился, спешно встал и
начал говорить:
— Зачем я вижу слёзы на старом лице твоём? Не обидел ли тебя
кто-нибудь?
