— Ну да, конечно!
— Зачем же пойдешь ты туда?
— Зачем?.. Там страдает человек, и я хочу идти туда.
— Конечно, не с тем, чтобы усилить его страдание?.. Ты не отнимешь у
него свое покрывало? Ты не гневаешься на меня, что я там оставила эту ткань?
Мелита отвечала, что она нимало не сердится на Марему, а напротив, даже
рада, что та оставила покрывало, сделавшее какое-то удовольствие капризу
больного Пруденция, и добавила, что ей все равно, что об ней станут говорить
или думать в селении, — что все это не стоит одной минуты человеческого
страдания, если ему есть средство помочь.
— О госпожа моя! — радостно вскричала Марема. — Идем же скорее, скорее
спешим в этот дом плача! Ты властна в целой природе милого юноши, и одного
звука твоего голоса, одного твоего приближения будет довольно, чтобы
воззвать Пруденция к жизни, если только мы успеем вбежать под кров Ефросины
ранее, чем совсем остановится движение сердца в груди ее сына.
— Поспешим!
— Поспешим! поспешим!
И они обе схватились за руки и обе ровно и шибко побежали, — одна
ясная, как день, другая темная, как южная ночь… Их волосы веялись в
воздухе, и за ними тихо расстилалось дыхание жизни.
— О, ты спасешь его!.. ты спасешь! — шептала, сжимая на бегу руку
Мелиты, Марема…
— Может быть… — отвечала ей с тихим пожатьем Мелита.
И что же случилось?
Прежде чем быстрые ноги Мелиты и Маремы достигли жилища вдовы Ефросины,
— ужасный припадок оставил Пруденция: он спокойно вздохнул, сел среди пола,
на котором лежал, улыбнулся счастливой улыбкой и, протянув вперед руки,
воскликнул:
— Боги! хвала вам во веки… Сердце Мелиты исполнилось жалости…
Мелита встала… Мелита спешит, чтобы капнуть росинкой участья на мое
сгоревшее сердце… Вот она, вот! Откройте скорее завесу!
И как голос Пруденция звучал уверенностью и силой, то желанье его
тотчас же исполнили, а когда завеса была распахнута, тогда все увидали перед
нею раскрасневшуюся от быстрой ходьбы прекрасную Мелиту, а за нею не менее
красивую в своем роде Марему.
— Вместо одной облегчительницы — к тебе спешат две, — прошептали
сторонние женщины, стоявшие возле Пруденция.
Он же теперь похож был больше всего на ребенка, у которого только что
унялись жестокие муки, от воспоминания о которых ему в одно время и сладко и
больно.
Пруденций сидел и смотрел в лица пришедших и повторял, как дитя,
улыбаясь:
— Вот и она… Мелита… Марема!
