А Мелита ей ответила:
— Успокойся, Марема! И ты и невинный Пруденций имеете свое место в
сердце Мелиты…
— О, я не говорю о себе! — перебила Марема.
— Дай мне докончить! И ты, как и он, живете и будете жить в моем
сердце, потому что я люблю вас обоих, как стремлюсь и желаю любить всех
людей в мире. Из вас никому не нужно ни у кого отнимать ваше место в моем
сердце, но владеть им, — повелевать моему сердцу и править им с
властительной силой и властью будет только один…
— Кто же это такой? Я его знаю или не знаю? Мелита ласково ей
улыбнулась и сказала:
— И знаешь, и нет.
— Кто же это такой?
— Иисус Галилейский.
Марема положила большие пальцы обеих рук себе на уши и, закрыв
остальными перстами свои глаза, затрясла головою в знак того, что она ничего
в этом не понимает ни одним из своих чувств. Но Мелита привлекла ее к себе,
уложила рядом с собою в постель и, лаская ее, стала ей говорить, что жизнь
на земле ей не представляется целью, достойною забот и стараний; что все
радости жизни слишком быстротечны и оставляют после себя одну пустоту и
страданье, что «союз сердец», который воспевают певцы, — нимало не надежен,
если он основан на влечениях страсти, — что как бы ни укрепляли такой союз,
он никогда и ни от чего не получит всегдашней прочности, а истинен и крепок
один лишь союз — это союз тех людей, которые сопрягают себя под одно иго по
схожести мыслей и по согласию в разумении жизни…
— И вот, — добавила Мелита, после долгого развития своих соображений в
этом духе, — вот тот союз, о котором можно говорить как о прочном благе — об
исполнении закона жизни земной, учрежденной для приготовления нас к какой-то
другой, высшей цели, нам неизвестной. Но кто же из нас всех так единомыслен
и так схоже настроен, чтобы слиться друг с другом? Я надеюсь, что это не я и
не невинный Пруденций. Разве ему мир и назначение в нем человека
представляется тем же, чем мне?
— О, это было бы страшно, Мелита!
— Быть может. А мне кажется страшно другое… страшно соединиться на
одном ложе с человеком, с которым меня ничто не соединяет духовно, а разве
только одно бунтованье плоти и крови… О, как ужасно и страшно, должно
быть, проснуться после этой опьяняющей ночи, что вы называете вашей
«любовью»!.. Как надо будет дрожать, чтобы плодом этих объятий не явилися
дети, о научении которых мать должна будет спорить с их же отцом!
