Всё происходило в молчании, лишь когда гроб уже встал на телегу, девчонка в платке вдруг запричитала бессвязно:
— Ой, бабушка!..
— Не плачь, Нюшенька! — разом загомонили старухи. — Не мочи дорогу, скользко идти будет!
Загрузили в телегу полубесчувственного Ванечку, подсадили рыхлую младшенькую дочь. Последней забралась Нюша. Прочие пойдут до кладбища пешком, вслед за медленно едущим катком.
— Свя-а-атый!.. — завела распорядительница, и все, сколько было народа, подхватили этот истошный крик: — Боже святый, крепкий святый, бессмертный, помилуй нас!
Остающиеся разобрали заготовленный лапник, принялись махать вслед умершей колючими ветвями, чтобы не вздумалось той вернуться с погоста в отчий дом. Едущие на телеге начали кидать на дорогу те же колючие веточки. Не вставай, бабка Нюша, из могилы, не навещай родной избы, хоть бы даже одноконечно разорил её опухший Ванечка!
Древним язычеством пахнуло в воздухе.
— Боже святый, крепкий святый, бессмертный, помилуй нас!
Каток шёл на малой скорости, чтобы самые дряхлые поспевали следом. В таком деле и впрямь торопиться некуда.
— Отстрадала старая, — тихо сказал Богородица. — Теперь в раю отдыхать будет, вроде как в пансионате для престарелых.
— Какой рай?.. Она же комсомолкой была, церкви разоряла, — не удержался от подколки Юра.
— Ну и что? — спокойно ответил Богородица. — Я тоже комсомольцем когда-то был. А потом воровал. В церкви, правда, залезать не доводилось, но ведь крал. На свете всё прощается, кроме душегубства.
Богородица помолчал, затем запел тихонько, чтобы не услышали провожающие:
Еду, еду, еду я,
Сам с собой беседуя,
О судьбе-судъбинушке,
Горькой сиротинушке…
Юра оглянулся через заднее стекло. Деревенских крыш уже не было видно, лишь торчала водонапорная башня. Забытый Ванечкой насос продолжал качать воду: через сливную трубу лилась на землю светлая струя. Деревня плакала, не думая о том, что по дороге будет скользко идти.
Еду я и думаю,
Думу думаю мою.
Дума задуменная,
Доля загуменная.
* * *
Возвращались назад, отвозя в навозной телеге всю людскую громаду. То-то раздолье было бы капитану Синюхову, вздумай он заглянуть в здешнюю глубинку! Перевозка людей в тракторной телеге запрещена, буксировка катком запрещена, а быть может, и ещё что запрещено, о чём не ведает никто, кроме орудовца Синюхова. Вот только оштрафовать всю деревню разом не получится даже у самого старательного милиционера. Бабы до смерти загомонят.
В деревне, к удивлению и чуть ли не ужасу старух, Юра и Богородица отказались брать водку. А ведь предлагалась не палёная ацетоновка и даже не «бредберёвка», а покупная водка, левая, но вполне качественная. Не зная, чем отблагодарить благодетелей, оставили их обедать, на что путешественники с готовностью согласились. Горячего они не ели уже давно и соскучились по настоящей еде. На деревенских поминках — не как в городе, салатиков не подают, еда всё основательная: серые щи из крошева со свининой, тушёная картошка с бараниной (бегал бяшка по двору и не знал, что пережить ему хозяйку всего на один день), холодец с хреном. Мужики долго за таким столом не сидят, а, вдарив по стакану, отправляются во двор беседовать или куролесить. Не стали задерживаться и Юра с Богородицей; они тут пришлые, нечего портить застолье.
