* * *
— Внимание экипажу, минутная готовность к прыжку, — доложился ИР. На обзорные окна начали опускаться внешние щиты. Тотчас на покрывавшей стеклопластик пленке-хамелеоне появилось изображение, транслируемое внешними камерами, — тот же звездный рисунок, яркое оранжево-желтое пятно отдаленного Юпитера, плазменные “хвосты” уходящих в сторону эсминцев.
Я машинально оглянулся, пытаясь отыскать что-то наподобие поручня, за который можно схватиться при возможном толчке, но капитан оставался невозмутим будто скала, даже позы не переменил.
Переход из вселенной материальной во вселенную Лабиринта был почти неощутим. “Измаил” достиг требуемой скорости в одну сотую световой, откуда-то снизу донесся тихий гул включившихся двигателей “лабиринтной ступени” и генераторов окутавшего корабль спин-поля, палуба едва заметно вздрогнула, и картинка перед нашими глазами изменилась — звезды стали пронзительно-синими и словно бы смазанными, Юпитер вообще исчез незнамо куда, а перед палубами крейсера простерлось море сапфирово-голубого сияния.
Вопреки предсказанию капитана, голова у меня не закружилась, уже не говоря о тяжелом чувстве тошноты, появляющемся при внутрисистемном прыжке.
— Всего-то и делов, как говорят у нас в Вологодской губернии, — впервые улыбнулся Ярцев. — Считай, что нас теперь не существует. Известны прецеденты, когда корабли входили в Лабиринт, но оттуда не возвращались. Как думаешь, что с ними стряслось?
— Предпочитаю об этом не думать. Я вам не мешаю, господин капитан?
— Ничуть. Начальством моим ты не являешься, а страшным сказкам о Мише Савельеве, который пьет кровь христианских младенцев и может убить взглядом на расстоянии, я предпочитаю не верить. Кстати, у нас четыре часа свободного времени. Приглашаю отобедать в кают-компании. Через сорок минут.
— Благодарю, — слегка поклонился я. — Буду непременно.
— Можно вопрос?
— Валяйте.
— Почему все и каждый называют тебя просто “Мишей” и всегда на “ты”? Подобных., гм… традиций в армии и ВКК никогда не было. По крайней мере, я не слышал.
— Надеюсь, и не услышишь. Сам не знаю; видимо, виноват адмирал Бибирев — он первый начал.
— А-а, — протянул Ярцев с самым умным видом, но, разумеется, ничего не понял.
Решительно незачем всем и каждому знать, что я по-родственному сиживал на коленях у Бибирева в возрасте, когда ничем, кроме погремушек, сухих памперсов и бутылочки с молоком, не интересовался. Значительно позже, когда я начал скрупулезно выстраивать собственный имидж, старая привязанность адмирала сыграла важную роль, добавив необычный, но крайне необходимый штрих к моему портрету — хочешь стать человеком-тайной, постарайся выделиться из общей массы некоей безобидной, но весьма загадочной чертой.
