В том фрагменте очерка, который я привел в начале главы, поражает одна фраза. Массой дает понять, что Валевской очень важно было "искупить грех в собственных глазах". Мне кажется, что в этой фразе находится ключ всем загадкам, не дающим покоя биографам "польской супруги Наполеона". Как из рассказа Массона, так и из рассказа Орнано можно легко вычитать, что Мария считала свою "капитуляцию" перед императором тяжким грехом против веры и нравственности. Она не скрывала этого в разговорах с Наполеоном, признавалась в этом в письме к мужу и в "Записках", которые набросала после второго свидания с Наполеоном в Замке. Из ее французских заметок, цитированных в книге Орнано, точно крик отчаяния, выделяется одна фраза, написанная по-польски: ЭТО НЕ МОЯ ВИНА (ТО NIE МОЛА WINA). Чувство вины не оставляют Валевскую все последующие годы, оно навязывало ей необходимость постоянно реабилитировать себя в собственных и чужих глазах, определяло содержание ее воспоминаний, поэтому в воспоминаниях она допускала переделки и мистификацию.
Мне кажется, что Марии довольно часто напоминали об ее грехе, особенно в начале. Массой явно старается пренебречь реакцией большого света столицы на "падение" камергерши. "Ее приключение, - пишет он, - не содержало в себе ничего шокирующего для общества, в котором нравы восточной полигамии сочетались с элегантным скептицизмом, импортированным из Версаля...
В те времена не было ни одного вельможного владыки, у которого помимо жены не было бы официальной великосветской любовницы и который не содержал в какомнибудь из своих замков одну или несколько грузинских фавориток... Подобное поведение не только казалось польскому дворянству естественным, но и просто обязательным. Поскольку император прибыл в Варшаву на длительное время - ему также необходимо было обзавестись любовницей, и нужно было предоставить ему ту, которая больше всех понравилась..."
Не знаю, из каких источников черпал Массой информацию о варшавской жизни первых лет XIX века, но его обобщающая оценка польских нравов кажется мне несколько упрощенной. Во всяком случае в истории с Валевской она ничего не стоит.
Это правда, что в высших светских кругах Варшавы, как и в высших кругах всей тогдашней Европы, не особенно строго блюли нормы нравственности. Это правда, что первые недели свободы варшавский свет просто "с ума сходил" от своих французских освободителей. Это правда, что именно тогда сложили фривольную польскофранцузскую песенку:
