Пыль изводила, сводила с ума. Здешние дороги были пылью. Пыль забивалась под одежду, в рот, оседала на щеках и веках. Эта страна была огромна, ее дороги — бесконечны, а заполняла их пыль.
Пляшущая в воздухе, разогретая солнцем, вездесущая, всепроникающая пыль. Слизь в ноздрях становилась каменно-твердой. Пальцы — серо-коричневыми. Узкие жесткие листья придорожных кустарников, привычных к жаре, тоже были охряного цвета. Зелень далеких деревьев вблизи оказывалась пристанищем пыли, тряхни — поднимется облако, заслонит свет, и дышать станет невозможно. Можно завязать рот и ноздри, но не поможет, пыль пробьется сверху и снизу, кожа под повязкой потеет, преет от дыхания, пыль скатывается во влажные соленые комки, и лучше не повязывать ничего, а сплевывать вязкую от жары и пыли слюну.
Как же Нина ненавидела все вокруг! Ненависть эта уже переросла самое себя, стала спокойной, ровной, холодной. Нина ненавидела здесь каждую мелочь, каждый лист и куст, и глину стен, и галдеж, и базарную толчею, и многословность, и незлобивость, и неторопливость здешней жизни. Ненависть стала плотной, ощутимой — тем, что можно отламывать кусками, и не жалеть, и класть в фундамент, и мостить этим дороги. Обширная, прочная ненависть.
Павел не жаловался, но ему было плохо. С тех пор, как они дождались машины на крошечной глинобитной площади, ему становилось все хуже. В машине он периодически терял сознание, а очнувшись, смотрел мутными, ничего не видящими глазами. Он ничего не ел, мало пил и, казалось, терял в весе на глазах. Когда наконец пересекли границу, он повеселел и даже начал рассказывать анекдот про свои азиатские похождения, но недорассказал — его начало тошнить. Тошнить было нечем, он выперхивал брызги желчи, сгибаясь пополам, и матерился шепотом.
Теперь он спал. Нина позволила ему уснуть. Уложила голову поудобнее, чтобы затылок не упирался в острый край камня. Мокрым платком протерла лицо. Они лежали у гребня небольшого горного отрога, возвышавшегося над кишлаком. Сам кишлак лепился к склону, ступенька за ступенькой, крыша нижнего дома на уровне пола верхнего. Только у начала кишлака, там, где подходила дорога, был кусочек ровного места, который почти полностью заняла одна-единственная усадьба, огороженная высоким, в два человеческих роста, каменным забором. Время от времени за забором появлялись люди — вооруженные. Один раз провели кого-то согнутого, со скрученными за спиной руками. Лицо его Нина рассмотреть не смогла.
