— Схватил ты их? — спросил Разин.
— Самаренин убежал, а прочих схватил, Тимофеич. Объявил по станицам, что утре станем судить и башки посечем. Двадесять человек, все прежне старшинство в сговоре их. Всем башки порубить — остальным острастка!
— Войсковому судье отдай. Пусть во всем разберет…
Наумов возмутился:
— Сбесился ты, Тимофеич! На что нам суд! И без суда за такую измену отрубим башки — так никто не взыщет. Али ты крестного своего пожалел?!
— Не бояре мы, тезка, — ответил Разин. — По казацтву весь круг решить должен. Коли казни достойны — казним, а в казацком городе своевольство творить не станем. Какая же слава про нас пойдет в казаках: обрали, мол, их во старшинство, а они тотчас старой старшине башки долой!.. Отдай их судье войсковому. Пусть принародно их судит, в кругу…
Наумов сердито плюнул и вышел.
Степан, сидя перед топившейся печкой, глядел в огонь и сосредоточенно думал.
В другой половине избы Митяй собрал грамотных казаков, и они переписывали атаманские письма, сидя при свете трескучих, чадящих свечей…
На другой день отплыли из Черкасска посланцы на Яик, в Царицын, в Черный Яр, в Слободскую Украину и в Запорожье…
Около недели уже Разин сидел в Черкасске, когда вечером снова явился Наумов. Промоченный проливным весенним дождем, он прискакал из берегового стана, где жил, чтобы держать по степям разъезды.
— Тимофеич, вести большие! — сказал он. — За экие вести чарку — согреться. Челобитчики наши, коих в Москву посылали, назад воротились.
Шестеро оборванных, измученных и исхудалых людей вошли в войсковую избу, издрогшие под дождем.
— Батька, здоров! От царя поклон принесли. О здравии тебя спрошает! — с издевкой сказал Лазарь Тимофеев[2].
— Вишь, нас как подарил суконцем! — подхватил Ерославов, показывая свои лохмотья.
— Тимошка! Тащи скорее вина, налей им по чарке, платье сухое на всех да что поснедать, а сюда никого не пускай, — распорядился Степан. — Отколе пришли? — спросил он, обращаясь к челобитчикам.
— Отколе пришли, там нас нету! — откликнулся кто-то из челобитчиков. — У царя гостевали всю зиму. Никак отпустить не хотел, насилу уж сами ушли.
— Ну ладом, ладом говорите! Кошачьи усы, ты скоро? — торопил Разин.
— Даю, даю, батька!
Тимошка принес бутыль водки. Казак за ним внес каравай горячего хлеба, окорок ветчины, затем появился ворох одежи. Стукнувшись чарками, весело выпили, натянули сухие кафтаны.
— Ну, нагостились, батька, у государя. По гроб живота будем сыты! — начал рассказ Тимофеев. — Царя не видали, конечно. Расспрашивал дьяк про все. Бояре ходили слушать, тоже спрошали, где были, чем богу грешили. И порознь и вкупе, всех вместе, спрошали. Огнем и кнутом грозили. Ну, нечего брать греха, — не били, не жгли. Выговаривали вины: и в том-де, и в том-то вы винны, и вас бы, мол, смертью казнить, а государь вам, вместо смерти, живот даровал. А более вы-де на Дон не сойдете, а всех, дескать, вас государь указал писать во стрелецкую службу, в астрахански стрельцы… «Ну, мыслим, коль вместе в стрельцах — на миру ведь и смерть красна. Где батька — там и мы»… Повезли нас…
