— Может, горелки чарку? С ней дума идет веселей…
— Давай!.. — отчаявшись, махнул рукой Еремеев.
Подошли Дрон Чупрыгин, Наумов и тоже склонились к листу бумаги, украшенному густой кляксой, подставили чарки.
— Пиши, Митяй: «Ко всем казакам запорожским, волжским и яицким и всему народу донской атаман Степан Тимофеев Разин с есаулы и с войском поклон посылает», — сказал Степан Тимофеич, держа в руке чарку с горелкой.
— Вот ладно, батька! Да ты, гляди, сам писаря за кушак заткнешь! — воскликнул Серебряков.
— Складно молвил! — одобрил немногословный Дрон.
Перо Еремеева неуверенно ткнулось острым носом в бумагу, легонько брызнуло и поползло, рисуя замысловатые кренделя.
— Пиши дальше, Митя: «Сколь можно боярской и старшинской неправды терпеть и жить у богатых в басурманской неволе!»
Митяй с удовольствием качнул головой.
— Твои слова не гусиным пером писать — золотым.
— А ты забеги к Корниле во двор — там павлины гуляют. Дерни перо да пиши! — усмехнулся польщенный Разин.
Митяй писал.
— «Пришла пора всем миром стать на старшинску неправду по всей казацкой земле, да и по всем городам понизовым согнать воевод и добрый казацкий уряд на правде поставить!» — сказал Степан.
— Ну, уж эки слова не павлиньим — орлиным пером писать! — воскликнул Минаев.
Еремеев писал торопливо. Все следили за его пером, затаив дыхание, и никто не успел коснуться налитых чарок.
По лбу Еремеева струился пот, и крупная капля его упала на лист бумаги.
— Далее так, атаманы, — сказал Еремеев: — «А правда наша казацкая — божья правда. Жить всем по воле, чтоб всякий всякому равен…»
— Складно молвил. Пиши! — согласился Разин.
— «И вы бы, всякий простой понизовский люд, кому от бояр тесно, брали б ружье да шли ко мне, атаману Степану Разину, а у нас в обиде никто не будет и всякому по заслугам…» — подсказывал Серебряков.
— «А вы бы в своих городах воевод да с ними приказных собак побивали!..» — заговорил и Наумов.
— «А стрельцам всех начальных людей — голов и сотников — вешать да между себя кого похотят обирать атаманов».
— «Да и посадскому понизовому люду сотнями обирать атаманов и есаулов, кто люб, и жить по-казацки…»
С десяток ближних к Разину казаков сошлось в войсковую избу, и всякий подсказывал от себя, как мыслил…
Когда письмо было написано и все казаки разошлись, Наумов положил перед Степаном листок бумаги.
— Еще письмо, Тимофеич! — сказал он со злой усмешкой.
Это была перехваченная грамота, которую отправляли домовитые казаки в Москву, к боярину Ордын-Нащокину, рассказывая, что «кагальницко ворье» захватило Черкасск, войсковую избу и все Войско, умоляя прислать царских стрельцов с воеводами, пока донским «лучшим людям» не пришло «пропадать вконец»…
