— Похоже, ты голоден, Эллиот. Так получилось, что я приготовила бланкет де во и его многовато для одного едока. Оно хорошо идет с шампанским.
* * *
Хэнк Леви был в какой-то мере даже симпатичен. Ему была присуща куча исконно бруклинского шарма — этакий повзрослевший Гек Финн, высокий, тощий вариант Нормана Мейлера, только веснушек побольше да морщин поменьше, а вместо благородного разлета бровей — ниточки жиденькой растительности. Он одевался наподобие голливудских режиссеров: французские джинсы, рабочая рубашка продуманно и намеренно расстегнута почти до пояса, под ней золотая цепочка, всего одна, зато очень тяжелая и массивная. Его фирменным знаком был кардиган из кашемировой шерсти в четыре нити в стиле профессора Генри Хиггипса, за который он заплатил у «Хэрродса» пятьдесят пять английских фунтов. Он обзавелся дюжиной таких кардиганов разных цветов; он обожал завязывать их вокруг талии или набрасывать на плечи, чтобы свисали рукава — а-ля Баланчин. Если бы, нанимая Эллиота, он знал, что зимой Спайдер носит неопровержимо подлинные, нисколько не стилизованные, обольстительно поношенные хлопчатобумажные свитера и кричащие джемперы из аннаполисской коллекции его отца, то не исключено, что он, может, и не захотел бы такой серьезной конкуренции в студии. В его понимании это не вязалось с комфортом.
Хэнка гнуло к земле двойное бремя бисексуальности и чувства вины за свое еврейское происхождение. Он считал, что жизнь надула его. Судите сами: однажды во время примерки он занялся любовью с аккуратненькой невысокой светловолосой барышней, которая оказалась невероятно сговорчива, и через каких-нибудь сорок восемь часов обнаружил, что она не только беременна, причем именно от него, что бесспорно, но и оказалась милой еврейской девушкой, у которой в Бруклине насчитывается добрая дюжина родственников и часть из них к тому же принадлежит к той же ветви, что и его мать.
Итак, дело закончилось для Хэнка женитьбой, и прежде, чем он успел стать отцом, он выяснил для себя, что полным гомосексуалам живется веселее, хотя, по правде сказать, он и по выяснении не прекращал попыток разобраться в этом наверняка.
Однако далеко не все было потеряно. Чикки оказалась гораздо успешнее его — более напориста и амбициозна. Она стала носить собольи шапки тогда, когда еще немногим удалось увидеть их в кино — в экранизации «Анны Карениной». Она разработала и трактовала облик женщины, не пользовавшейся губной помадой, задолго до того, как другие еще только додумались до этого; не исключено, что именно она и изобрела этот вид макияжа; она первая появлялась в нужный момент в брючном костюме, юбке-мини и юбке-миди и не менее пяти раз в год снималась для «Вумен веар дейли». С ней дела Хэнка пошли в гору: она устраивала остроумные и изящные вечеринки, на которые умудрялась заманить такое количество до невозможности броских, неотесанных знаменитостей, что все остальные приглашенные ощущали себя причастными к сверкающему миру кутюрье. Заказчики валом повалили в огромную студию Хэнка, где на стереосистеме, непременно новейшей модификации, целыми днями проигрывали записи, непременно последние, а непременный стол из неотполированных досок был уставлен непременными яствами, как то: французскими сырами, итальянскими и немецкими сосисками, витыми хлебцами из ржаной муки, которые добывали в магазине для гурманов Блумингдейла, а также кошерными маринованными пикулями. В целом дело было поставлено превосходно, и за год работы у Леви Спайдер многому научился.
