Может, он когда-то все-таки пожелал смерти брата? Нет, не мог он. Он не желал его смерти.
Или желал?
– Майкл?
Он поднял голову. У Франчески лицо по-прежнему было как ничего не выражающая маска - это было хуже самых горестных рыданий, просто сердце разрывалось смотреть на нее.
– Я послала за Джанет.
За матерью Джона. В каком отчаянии будет бедная женщина!
– И за твоей матерью тоже.
И она будет в не меньшем горе.
– Как ты считаешь, нужно сообщить кому-то еще?
Он покачал головой. Он понимал, что следовало бы ему встать, что просто правила приличия предписывали ему подняться на ноги, но у него не было на это сил. Ему неприятно было, что Франческа видит его в момент слабости, но он ничего не мог поделать.
– Тебе лучше бы присесть, - сказал он наконец. - Тебе нужно отдохнуть.
– Не могу, - ответила она. - Мне нужно… если я остановлюсь хоть на мгновение, то я просто…
Она не договорила, но это не имело значения. Он помял.
Он поднял глаза на нее. Ее каштановые волосы были заплетены в простую косу. И лицо ее было бледно. Она выглядела юной, почти девочкой, и определенно слишком молодой для такого горя.
– Франческа, - сказал он, и это было не обращение и не вопрос, а скорее просто вздох.
И тут она сказала это. Она сказала, и ему даже не пришлось спрашивать.
– Я беременна.
…Я люблю его безумно. Безумно! Поистине без него я умру.
Графиня Кшшартин - своей сестре, Элоизе Бриджертон, через неделю после свадьбы Франчески.
– Ответственно заявляю, Франческа, что никогда прежде мне не доводилось видеть такой пышущей здоровьем будущей матери.
Франческа улыбнулась свекрови, которая только что вышла в сад при особняке, в котором они теперь проживали все вместе. Казалось, в одну ночь Килмартин-Хаус превратился в царство женщин. Сначала приехала Джанет, затем Хелен, мать Майкла. Женщины семейства Стерлинг наполнили собой дом. И от этого он стал казаться совсем другим.
Это было очень странное ощущение. Она-то думала, что будет всегда ощущать здесь присутствие Джона, видеть «g мужа в самой атмосфере дома, в вещах, которые окружали их на протяжении двух лет совместной жизни. Но Джон просто исчез, а наплыв родственниц совершенно изменил дух их жилища. Вообще-то Франческа полагала, что это не так-то плохо, ей нужна была сейчас поддержка родственниц.
Но было очень странно жить в этом женском обществе. Теперь в доме было гораздо больше цветов - вазы стояли буквально на каждом шагу. И совсем перестал ощущаться привычный запах сигар Джона и запах его любимого сандалового мыла.
