Длинными и дождливыми осенними вечерами Иванка сидел у Кузи, играя в кости на орехи, когда – на щелчки… Засидевшись поздно, Иванка тут оставался и ночевать, забираясь с Кузей на теплую печку… И вот в такой-то дождливый вечер заехал проездом из дальних сел, не успевший до запора Власьевских ворот[46] попасть в город, виновник Кузиной дружбы с Иванкой, дядя Гаврила.
В доме вздули огонь, захлопотали. Кузин отец с фонарем ходил в погреб. На шестке трещала лучина, шипело сало на сковороде.
Ребята проснулись.
Кузин отец расспрашивал шурина о новостях, о ценах на жито, стукался кружкой о кружку, и оба большими глотками пили хмельный мед…
Ребята не утерпели: один за другим повернулись они головами в избу…
– Эй, воевода, здоров! – окликнул Гаврила Иванку.
Иванка спрятался в угол, но когда Кузя спустился с печи – за ним осмелел и Иванка.
– Брысь на печку! – погнал их обоих Прохор, отец Кузи, но мать вступилась за них, а дядя Гаврила позволил остаться и даже поднес им по глотку пьяного меда…
Ребята любили наезды дяди Гаврилы. Он приезжал словно совсем из другого мира: рассказывал об огненном шаре, упавшем на землю во время грозы за селом Дубровно, о торжественном въезде в Новгород нового воеводы, о жизни в Москве и даже о том, как в одной из церквей в Твери чудом сама возгорелась свеча в алтаре.
– Кузька, вот бы у нас такое хоть раз трапилось![47] В иных городах всегда, а у нас и нету! – сетовал Иванка.
И вот в прошлый раз дядя Гаврила привез весть о том, что через Псков по снежному первопутку должен проехать в Москву королевич Датской земли, за которого царь выдает свою дочь, царевну Ирину Михайловну…[48] Это известие взволновало ребят, и особенно Иванку. Ему казалось, что это сама сказка с ясной звездой во лбу, с месяцем в косе промчится по улицам города в золотой карете, а если прицепишься на запятки, как знать, может, и унесут сивки-бурки в волшебное тридесятое царство…
Через несколько дней о предстоящем приезде королевича заговорил весь город: по городским площадям, вечерами на лавочках у ворот, в кабаках или расходясь из церквей, горожане только и толковали о предстоящей свадьбе, словно царевна вместе с заморским мужем должна была поселиться в самом Пскове.
