«Хоть бы во сне явился покойник да подсказал, чего деять!» – подумал Федор.
Он вздохнул и начал развязывать опояску, готовясь ложиться, как вдруг послышался стук молотка у ворот. Забрехали собаки.
– Спаси господь! Что стряслось? – пробормотал Федор, через глубокое окно в каменной толстой стене прислушиваясь к бряцанию запора и голосам людей во дворе.
– Эй! Чего там? – выкрикнул он, но вместо ответа услыхал поспешные шаги под окном и тотчас затем – по лестнице.
В тусклом свете лампадки Федор узнал Шемшакова.
– Федор Иванович, голубчик, беда-то, беда! Осиротели мы оба… На небушко улетел благодетель, а мы во юдоли влачимся, одни, сиротинки… Мне без него совсем пропасть. Один был надежа… – плаксиво захныкал Филипп. – Как оно сотряслось-то, с чего? – спросил он.
– Незапу[22] стряслося, Филипп, – пояснил Федор, – пирог куриный кушал, уху, вино досталь пил, как здоровый, да вдруг занедужил, а к вечеру и преставился, царство небесное, вечная память! Тебя поминал перед смертью добром. – Федор перекрестился. – И я, Филипп, ждал тебя, – продолжал он. – Сижу, замечтался, что далее деять. Батино дело не кинуть. Дело не любит на месте стоять… Батюшка наказал мне… Да ты садись…
Но Филипп увидел жену Емельянова и обратился к ней:
– Здравствуй, голубушка Софья Семеновна, лебедь моя, сирота ноне Федор Иванович, утешь его во печали. Ныне ни матери, ни отца – ты одна утешительница, дружина[23] его. Пожалей сироту. Женина ласка супругу силу дает не плоше отецкого наставленья! Труды ему велики. Я бы ему пособлял от свово сиротска умишка, да лих мне: на грех, стряслось над моей головой такое, что и не вздумать. Спокину и я его ныне…
– Ку-уды спокинешь?! – искренне в негодовании и растерянности воскликнул Федор.
– Неволей, Федор Иванович, неволей спокину. Напасть стряслась над моей бессчастной башкой.
– В пошлине своровал да попался! – с невольной насмешкой высказал Федор догадку. Он знал, что Филипка не чист на руку. Рано или поздно он должен был попасться приказным.
– Умный вор николи не бывает пойман, – с гордостью и достоинством возразил Шемшаков. – А попаду – откуплюсь! Иная со мной беда: в Новгороде по торгам бирючи кричат царский указ. Слыхал?
– Что за указ? Пойдем-ка в особую, – позвал Федор.
Они поднялись выше, в светелку под самой кровлей. Эта комната, носившая в доме название «особой», служила всегда старику Емельянову для бесед с Филипкой по торговым делам. Емельянов зажег от лампады восковую свечу и усадил позднего гостя напротив себя на лавку.
