Однажды Мишка повел нас на крейсер "Аврора", где служил старый моряк боцман Василий Кожемякин - тот самый, которого велела нам разыскать его старушка мать.
Кожемякин оказался высоким, черноволосым, лет тридцати пяти, но на висках уже блестели седые волоски. На шее виднелся продолговатый шрам.
Он обрадовался.
- Не виноват я перед матерью, ребята, - говорит. - Подвел один стервец. Послал с ним письмо, а он порвал его в отместку за то, что его из флота выгнали. Давно пора очистить корабли от всякого сброда, а то уж очень много набилось всяких "жоржиков" и "иванморов", пока мы, старики, на фронтах дрались.
Мы уже знали, что партийная и комсомольская организации гонят с боевых кораблей косяки этой шпаны, случайной во флоте и не любившей флота. О них напечатали стихотворение в газете:
Прическа ерш, в кармане нож
И хулиганская сноровка,
Аршинный клеш: "Даешь, берешь!"
И на груди татуировка.
Когда-то этот буйный клеш
В атаку шел, покрытый славой.
Его девиз: "Даешь! Берешь!"
Гремел под самою Варшавой.
Победа! Сброшена шинель.
В газетах нет военной сводки.
И вот... "даешь" - взяла панель,
А клеш напялил шкет с Обводки.
Нет, врешь, щенок! Не проведешь!
Твой шик украден, а не нажит!
Шпана! Долой матросский клеш!
Не то... матрос тебе покажет!
Мишка с интересом разглядывал татуировку на груди и на руках Кожемякина. Боцман улыбнулся.
- Ты, смотри, себе такой не накалывай, плохая это штука... Из-за нее я чуть однажды не погиб в гражданскую войну... На Волге было дело. Шел переодетый в штатскую одежду с нашими и влопался к белой контрразведке. Злые были они на моряков, насолили мы им немало... Ну, нас тотчас по наколкам и узнали, повели расстреливать. Только один я и спасся - упал за секунду до выстрела, а на меня убитый свалился...
Кожемякин махнул рукой и спросил Мишку:
- Ты что умеешь?
- Плясать.
- А петь можешь?
- Могу и спеть.
- Вот это хорошо, - засмеялся Кожемякин, - а то мне партнера недостает.
Кожемякин вынул из рундука гармонь, повесил на плечо и повел нас в конец гавани, на корабельное кладбище.
Много лежало по берегу старых полузатонувших кораблей. В одном месте мы остановились, и Кожемякин сказал:
- Вот, ребята, вам, комсомольцам, сколько работы: надо эти корабли выводить в море, да так, чтобы они задымили - и не камбузным дымом, а дымом своих широких труб!
С грустью смотрел Кожемякин на старые миноносцы и буксиры, на разбитые крейсера и облупившиеся царские яхты, на мертвые тральщики со сломанными мачтами, смятыми трубами...
