– Регина Михайловна! – воскликнул я.
– Э! – крикнула она, делая пальцами какой-то итальянский жест. – Инспектор от меня не уйдет. На следующей неделе мы его прикончим. Верно, сизый нос?
Она совершенно неподдельно и счастливо расхохоталась.
– Я полагал, что вы хотите сообщить что-нибудь о деле, – сухо сказал я.
– Дело! Я – твое дело! – крикнула она с неожиданной злостью. – Остальное – мура собачья! Ты думаешь, что будешь заниматься искусством? Как бы не так! Вот твое искусство!
Она ткнула себя в грудь пальцем, потом сделала вид, что прицеливается из винтовки, и спустила курок, прищелкнув языком.
– Завтра сбора не будет, – наконец сказала она деловым тоном. – Не паникуй. Федоровский пишет рецензию в «Вечерке». Я сказала… Телевидение готовит сюжет. Я говорила со сценаристами из хроники. Следующее выступление будет с… (Она назвала фамилию популярной певицы.) Зал на тысячу мест, свободным не будет ни одно… Дальше все зависит от тебя.
– Спасибо, – сказал я надменно.
– Ну, давай сегодня! Давай, давай, давай сегодня, а? – взмолилась она. – Я буду ждать. На пару часиков, всего ничего. Мне бы только добраться до инспектора, а там я могу еще недельку подождать.
– Но мы же договорились… График… – сказал я.
– К черту график! Я хочу сегодня.
– Хорошо, – хмуро сказал я.
Она выскочила из-за стола, шурша парчой, подбежала ко мне и поцеловала.
– Регина Михайловна! – опять воскликнул я.
– Дурашка!… Иди, иди. – Она подтолкнула меня к двери. – И никому ни слова. Остерегайся Иосифа!
Я шел домой, обдумывая последние слова Регины. Почему мне нужно остерегаться Петрова? Каким образом?
Дома я застал Яну. Она сидела за столом, сложив руки перед собою, как школьница. Перед нею по комнате выхаживал Петров. В руках у него была книга по режиссуре – одна из взятых мною в библиотеке. Указательный палец Петрова был зажат между страницами.
Я, естественно, насторожился.
– Простите, – сказал Петров. – Маленькое напутствие перед выходом на сцену. У меня большой опыт, а у вас… – Он вежливо улыбнулся. – Так вот, – продолжал он, слегка помахивая книгой. – Массовая культура отличается от настоящей не средствами выразительности, а тем, что она снимает проблемы. Искусство обнажает их, а массовая культура снимает. Делает вид, что их нет… Никому не должно быть неприятно. В произведении массовой культуры кровь может литься ручьем – и все же никому не должно быть неприятно. Если представить себе нервную систему человека в виде дерева, то массовая культура воздействует на верхушку, то есть на листья. Оно шевелит их, может даже оборвать, подобно ветру, но дерево от этого не зачахнет. Искусство же действует на корни. Совесть у нас глубоко, – сказал Петров. – Дерево может погибнуть или, наоборот, выстоять, если воздействовать на корни.
