— Ты обленилась, — заметил он, сбрасывая туфли и зарываясь пальцами ног в прохладный песок. — И на мол не полезла!
— Я обленилась, — подтвердила она.
Они скинули одежду и подошли к воде.
— Не толкайся!
— Пошли. Давай, кто быстрее до скал?
На этот раз он выиграл.
Они нежились на пограничных столбах Атлантики, как любая купающаяся парочка, в любую эпоху и в любой стране.
— Я могла бы остаться здесь навсегда.
— По ночам тут бывает холодно, а если будет буря — можно подхватить простуду, или тебя смоет в океан.
— Я имею в виду, — поправила она, — если бы все было как сейчас.
— Verweile doch, du bist so schonnote 18, — вспомнил он. — Фауст на этом проиграл пари, помнишь? Так же проиграл бы и Спящий. У Юнгера есть стихи об этом… Эй! Что с тобой?
— Ничего.
— С тобой что-то не так, девочка. Даже я это вижу.
— А если и так, что с того?
— Как это что? Все! Скажи мне.
Ее рука протянулась мостом между их камнями и встретила его руку. Он повернулся на бок, и молча смотрел на атлас ее мокрых волос и слипшиеся ресницы, смуглые пустыни щек, кровавый оазис рта. Она сжала его пальцы.
— Давай останемся тут навсегда, — подхватим простуду, и пусть нас смоет в океан.
— Ты хочешь сказать…
— Мы могли бы сойти на этой станции.
— Может быть. Но…
— Но тебе это нравится? Нравится большая шарада?
Он смотрел в сторону.
— Я думаю, ты был прав, — сказала она, — в тот вечер, много лет назад.
— Какой вечер?
— Тот вечер, когда ты сказал, что все это шутка — что мы последние живые люди на Земле, пляшущие перед машинами, которыми управляют негуманоидные существа, по неизвестным причинам решившие нас изучить. Кто мы такие — разве мы волны на экране осциллографа? Мне надоело быть объектом наблюдения.
Он по-прежнему смотрел в сторону моря.
— А я, пожалуй, полюбил Круг, — ответил он наконец. — Вначале я относился к нему амбивалентно. Но несколько недель/лет тому назад я посетил место, где раньше работал. Оно стало… совсем другим. Больше. Эффективнее. Но дело не только в этом. Не только в том, что там много вещей, до которых я не мог бы додуматься лет пятьдесят-шестьдесят назад. У меня там возникло странное чувство. Со мной был директор по технологиям — маленький болтун по имени Тенг, он ныл и плакался почище Юнгера, а я смотрел на эти тандем-резервуары и на ярусы аппаратов, выросших из скорлупы нашего старого здания — словно как из чрева матери — и вдруг почувствовал, что когда-нибудь что-нибудь родится из всей этой стали и пластика, и пляшущих электронов, в таком вот нержавеющем и недоступном месте, — и это что-то будет так прекрасно, что я хотел бы там присутствовать, чтобы его увидеть. Вот такое чувство у меня возникло. Но если бы это мгновение можно было остановить… Во всяком случае, Круг дает мне билет на спектакль, который я хочу увидеть.
