Николай I, в Петербурге разрешавший их отъезд, в Иркутске, предписаниями губернатору, ставил препятствия их въезду. Ему не нравился этот восторженный порыв; он предвидел, что присутствие жен облегчит участь государственных преступников; он предвидел и то, что жены будут поддерживать сношения со своими родственниками в России, что таким образом о декабристах будут знать и помнить, а он хотел, чтобы о них забыли. Но вместе с тем запретить женам ехать к мужьям он не решался. Это противоречило бы тому, что почитатели Николая I (а у него было много искренних почитателей) называли рыцарством его.
Он не мог примириться с тем впечатлением, которое произвело бы в Европе, что Николай I воспротивился романтическому порыву этих молодых женщин. И вот, в каждом отдельном случае разрешал выезд, но обставлял въезд такими условиями, которые были рассчитаны на то, что он откажутся от дальнейшего следования. В своем письме к Марии Николаевне Государь приглашал ее подумать о тех ограничениях, которые ее ожидают за Иркутском. Эти ограничения можно свести к двум словам: отказ от всякого покровительства закона и властей. И этот отказ подписали все наши добровольные изгнанницы, - все восемь.
Если, говоря о выезде княгини Волконской, нельзя не вспомнить Пушкина, то, говоря об ее приезде в места ссылки, нельзя не помянуть Некрасова. Слишком хорошо известна его поэма "Русские женщины", но, может быть, {69} не всем известна история ее возникновения. Выписываю ее из предисловия моего отца к "Запискам" его матери.
"С Некрасовым я был знаком долгие годы. Нас сблизила любовь моя к поэзии и частые зимние охоты, во время которых мы много беседовали, причем я, однако же, обходил разговоры о сосланных в Сибирь, не желая, чтобы они проскользнули несвоевременно в печать. Однажды, встретив меня в театре, Некрасов сказал мне, что написал поэму "Княгиня Е. И. Трубецкая", и просил меня ее прочесть и сделать свои замечания. Я ему ответил, что нахожусь в самых тесных дружеских отношениях с семьею Трубецких, и что, если впоследствии найдутся в поэме места, для семьи неприятные, то, зная, что поэма была предварительно сообщена мне, Трубецкие могут меня, весьма основательно, подвергнуть укору; поэтому я готов сообщить свои замечания в том лишь случае, если автор их примет. Получив на это утвердительный ответ Николая Алексеевича, а на другой день и самую поэму в корректурном еще виде, я тотчас ее прочел и свез автору со своими заметками, касавшимися преимущественно характеров описываемых лиц. В некоторых местах, для красоты мысли и стиха, он изменил характер этой высокодобродетельной и кроткой сердцем женщины, - на что я и обратил его внимание. Многие замечания он принял, но от некоторых отказался и, между прочим, отказался выпустить четырехстишие, в котором княгиня бросает куском грязи в только что покинутое ею высшее петербургское общество, к которому она в действительности стремилась душой из далекой ссылки до конца своих дней ... (Со слов отца моего свидетельствую, что Некрасов ему сказал на его доводы: "Эти сроки мне дадут лишнюю тысячу подписчиков". Слова эти рисуют и добросовестность автора и настроение тогдашнего читателя...).
