- Я вас понимаю, - сказала мама и добавила дрогнувшим голосом:- Я вас отлично понимаю.
Вечером состоялся семейный совет.
В этом месте я не могу не сделать отступления, которое, как может
показаться, к моему повествованию отношения не имеет. Но в жизни всё
невероятным образом взаимосвязано; при, казалось бы, несомненной
материальности нашего существования вдруг обнаруживается не- или
над- реальная, необъяснимая, даже как будто "потусторонняя"
иррациональность бытия, без которой прервалась бы связь времён и всё
рухнуло бы в тартарары. Мне часто хочется оглянуться назад,
разобраться в том, кто я, отыскать причинность, благодаря которой на
пёстрой канве жизни вырисовался причудливый рисунок моей
единственной, ни на чью не похожей - судьбы.
Я вырос в провинциальном шахтёрском городке. В нём, конечно,
присутствовали все внешние атрибуты социалистического города:
кинотеатр, дворец культуры, музыкальная школа, драмкружок дворца
пионеров, литобъединение при редакции городской газеты. Я говорю об
этом без иронии или насмешки; напротив: слава Богу, что это было.
Какое счастье, что в наших - далёких от признанных культурных
центров - краях время от времени, словно добрые посланцы, появлялись
светлые люди, закинутые сюда - кто по несчастью, кто в результате
личного краха или преступлений режима, нередко проделавшие горький
путь, полный лишений и потерь - затем лишь, чтобы оставить
животворный след в судьбе случайно встреченного подростка. Уместно
здесь поразмышлять о предначертании, о миссии, о Высшем Промысле.
Было в нашем шахтёрском городе крупное, по нашим понятиям, учебное
заведение - горный техникум. Литературу в нём преподавал педагог по
фамилии Подкорытов, немолодой уже человек (к сожалению, не помню его
имени-отчества, а всего вернее - я этого и не знал).
Был он, кажется, из "лиц с административным ограничением мест
постоянного проживания".
Его ученики - будущие горные мастера, маркшейдеры, геодезисты - во
время классных занятий писали сочинения об образе положительного
героя - строителя светлой жизни и о прочей белиберде; иногда, между
делом, учитель читал своим питомцам стихи Тютчева, Блока,
Пастернака, а также, как я теперь понимаю - не называя, разумеется,
имён - и Ахматовой, и Гумилёва, и Мандельштама, и Цветаевой, и - кто
ведает, кого ещё. Мальчишками-студентами записанные в школьные, в
клеточку, тетрадки, стихотворные строки выходили из-под контроля и,
безымянные, устремлялись "в люди".
