Так я и сделал. Я стал читать «Патер ностер» во весь голос, смотря прямо на распятого Иисуса. Прочел в первый раз, трижды перекрестился, трижды произнес: «Меа кулпа!» — и еще раз трижды наложил на себя крест, а потом начал снова. Пить мне захотелось уже после пятого раза. В горле пересохло, и я уже не мог как следует читать молитву. Хотелось попить водички, прежде чем продолжить, но за водой надо было с чем-то идти. Я почему-то подумал, что если взять из алтаря большую чашу, то Господь сделает воду святой и она поможет мне очиститься от грехов.
Когда я взял чашу в руку, в ней что-то брякнуло.
Заглянув в чашу, я увидел перстень из желтого металла, может, из золота, а может, из меди — это белые умеют отличать одно от другого. Такие штуки я видел у белых не раз. И сеньор Альварес, и донья Маргарита носили их. Были перстни и у капитана О'Брайена. Я не знал, зачем нужно их надевать, но все же решил попробовать. Перстень был не очень большой и даже смог удержаться на моем среднем пальце. Я посмотрел на него повнимательней и заметил, что на верху его, на бляшке с ободком, выдавлена какая-то черточка. И больше ничего. На перстнях, что я видел раньше, было куда больше всякого. И черепа, и цветочки, и завитушечки. А тут — только черточка, похожая на узкую коробочку, если смотреть на нее сверху, когда она поставлена на ребро. И больше ничего.
Но все равно смотреть на перстень было приятно. Я даже пожалел, что не могу его носить, потому что я черный, а черным перстни носить нельзя. Нам вообще много чего нельзя из того, что можно белым. Потому что наш предок Хам насмеялся над своим пьяным отцом. Вот свинья! Но тут я вспомнил, что собирался искать воду, и пошел с чашей на кухню.
Проходя через комнату, где храпели донья Мерседес с Роситой, я старался не глядеть в их сторону, потому что простыня с них свалилась, и они лежали совсем голые, белые, красивые… Мне сразу начало вспоминаться, как и что было ночью, а это был грех. Я помню, что падре Хуан говорил, что если кто-то грешил с женщиной в мыслях, то это все равно как если кто-то грешил по-настоящему. А я еще не все грехи отмолил и не во всем покаялся, а уже опять грешить начинаю.
Поскольку в спальне были зеркала, то голые тетки все время лезли мне на глаза. В конце концов, я решил закрыть глаза, но налетел боком на столик, толкнул его и ойкнул от боли. Столик не упал, но на его лакированной крышке стояла та самая деревянная резная коробка, которую я выловил из воды и где лежала бумага, что прятали от О'Брайена, будучи у него на корабле, донья Мерседес и Росита. Когда я толкнул столик, коробка скользнула по крышке и слетела на пол. Она сильно ударилась о паркет, и от нее с треском отвалилась какая-то планка. Получилось громко, как выстрел. Донья Мерседес и Росита аж подскочили и ухватились за пистолеты, которые с вечера были разложены по столам и стульям.
