Во время многочасового путешествия по городу, подавленный количеством эрзац-зданий и тем, что еще вчера их не было, я все время выпускал из виду вовсе не безразличную возможность оценки их возраста, ибо сознание было подавлено другими , более кричащими фактами. И я не замечал патины лет: выгоревших на солнце красок, ржавчины, висящей в закоулках паутины, толстого слоя пыли на защищенных от ветра поверхностях, отшлифованных обувью или прикосновениями сотен рук вещей на земле, гнили, вызванных нечастыми ливнями и ежедневным воздействием солнца вздутий и присутствующей повсюду грязи - словом, замечая одни лишь декорации, я не видел, что они несут на себе следы многолетнего существования в Кройвене, городе, в котором проходила вся моя жизнь.
Лишь после этой убийственной мысли, которая выявляла объективный факт постоянного присутствия декораций в городе и переворачивала вверх ногами смысл утреннего открытия, указывая одновременно на необъяснимую слепоту моей жизни, ведомую мной перед тем, я (с четырехсекундной, повидимому) задержкой нажал на курок и услыхал грохот выстрела.
Открыв глаза, я повернул голову к двери остановившегося лифта. Перед кабиной уже стояли фальшивые карабинеры. Их было двое, потому что в тот краткий миг, когда я стрелял из неизвестного для меня револьвера и размышлял над возрастом декораций, четверо других еще не успели выйти из кабины. Эти же двое, успевшие выскочить из лифта, окаменели посреди коридора, выпучив на меня стеклянные глаза. По сравнению с другими искусственными людьми они производили впечатление застывших восковых фигур или же лишенных возможности двигаться манекенов в витрине магазина с военным обмундированием. Через мгновение до меня дошло, что притворным чувством, притормозившим их на бегу, они хотели продемонстрировать свое оцепенение, вызванное мерзостью открывшегося им преступления. Сам же я понял это лишь тогда, когда повернул голову к стене, чтобы оценить результат эксперимента с оружием.
Под стенкой, прямо напротив револьверного дула, лежала пробитая насквозь пулей голова пластикового мальчика.
Когда я увидал это, ноги подо мной подломились. Я совершенно утратил чувство времени. Ноги вросли в пол. Пистолет все еще находился на уровне лба мальчишки, сыгравшего роль жертвы в сцене убийства, бывшего всего лишь симуляцией. Но судорога, что свела мышцы правой руки, не позволяла мне сменить позу, не оставляющую никаких сомнений, что этот ужасный преступник - именно я. Единственной реальной мыслью, пробившей в моем мозгу дорогу сквозь нелепые видения и вспышку тревоги, была хладнокровная констатация: все манекены действуют согласно навязанной кем-то программы, заставляющей меня лично исполнять роль бандита-выродка. Этот факт был абсолютно очевидным, поскольку, лишенный инстинкта самосохранения, подчиняясь ранее установленной программе, пластиковый сопляк, хитро использовав момент, когда я на мгновение отвлекся, быстренько подбежал к месту предполагаемого выстрела с той лишь подлючей целью, чтобы заполнить своей пустой головой небольшое расстояние между стенкой и револьверным стволом.
