– Зря мы на поле для гольфа не поснимали, – нарушила молчание Вивиана. Она выразительно посмотрела на меня. – Но это было бы так предсказуемо. Что скажешь?
– Да… Согласен.
– Я все поверить не могу, что ты вырос в религиозной общине. На твою страсть к искусству там, должно быть, смотрели с недоверием. Тебе, наверное, нелегко пришлось. Но нет ничего сильнее призвания – в какой‐то момент оно начинает рваться наружу, хочешь ты этого или нет, и остается только подчиниться.
Я вежливо улыбнулся, хоть и не был уверен, что понял истинный смысл ее слов. Мое‐то призвание уж точно пока не «рвалось» – особенно когда я катал тележку с Вивианой.
– Снимок это замершее мгновение жизни, – выдала она клише, на мой взгляд, слишком банальное для фотографа такого масштаба. – Величайшие художники и ученые не устояли перед очарованием фотографии… Вспомни Марселя Пруста и его снимок Альбертины. Сколько часов он провел, рассматривая портрет своей возлюбленной! Вспомни, что сказал Ролан Барт о концептуальной силе фотографии. А как насчет Андре Базена, моего обожаемого Андре, который писал о комплексе мумии? Разве можно не хотеть остановить время, ухватить его руками, заставить мгновение застыть? Разве преданность фотографии – не естественная склонность человека?
Вивиана осеклась и растерянно посмотрела на меня, будто прежде не замечала.
– Ты же… ты же и половины того, что я говорю, не понимаешь, правда? И о Марселе Прусте ты тоже никогда не слышал, так? – спросила она слегка испуганным и драматичным тоном, который меня раздражал.
– Не слышал, – признался я, глядя в тарелку.
Вивиана поднесла ко рту вилку с наколотым на нее ломтиком сырой свеклы.
– Вот именно это мне в тебе и нравится. Ты как чистый лист: ты совсем не разбираешься в искусстве и литературе, ты не ведаешь, что творится во внешнем мире, и поэтому можешь позволить себе делать уникальные, удивительные снимки. Ты нравишься мне, Эзра. По правде сказать, ты мне немного напоминаешь меня саму: я тоже сбежала от семьи, из родного города… да что там – из своей страны… В Италии казалось таким абсурдным идти за своей мечтой! А в Нью-Йорке, наоборот – абсурдно не идти за ней.
– Если вам нравится, что я ничего не знаю, зачем вы тогда дали мне все те журналы?
– О, прекрасный вопрос. Ты, милый, теперь живешь в Нью-Йорке. Тут уже нельзя прятать голову в песок. Эпоха отшельничества осталась в прошлом. Критически важно знать, что делали твои коллеги до тебя, Эзра. К тому же я, в любом случае, уверена, что ты навсегда сохранишь эту отстраненность, которая позволит тебе остаться уникумом. Расскажи‐ка, что думаешь обо всех тех книгах, что я тебе дала.
