[8], прыгали и поднимали к потолку стаканы с текилой, она выплескивалась и лилась на нас, и от этого мы становились еще безудержней. Но когда Jay-Z сравнивал американскую дискриминацию темнокожих с Холокостом, когда он говорил «мы потеряли миллионы наших», я внутренне содрогался, но Сет продолжал повторять строчку за строчкой, не догадываясь об охвативших меня сомнениях.
Не знаю, что означали эти наши ночи с алкоголем, травой и музыкой для парочки мегаломанов, но для нас с Сетом это было все равно что залить полный бак бензина перед мотогонкой. Раз в неделю нам надо было обнулить счетчик осознанности и рассудительности, чтобы на следующий день заново карабкаться к успеху.
Нечего и говорить, что на следующее утро мы просыпались в самом жалком виде, обычно в кровати у меня или Сета, или же, к крайнему недовольству Джеймса, на полу в гостиной в луже алкоголя и блевотины. Именно такими мы и очнулись в день моего собеседования с Вивианой Скарпинелли.
– Ровно через час у меня встреча с самым крутым фотографом Нью-Йорка, а я валяюсь полумертвый в кровати соседа, – пошутил я.
– Видок у тебя тот еще, как будто обдолбался.
– А я и есть обдолбался, – засмеялся я.
– А где у нее студия?
– В Трайбеке. К одиннадцати мне туда никак не успеть. Наверное, лучше прямо сейчас все отменить.
Услышав последнее слово, Сет сел на кровати и пинком сбросил меня на кислотно-зеленый ковер.
– Даже в шутку такого не говори! Одевайся и езжай за этой работой! Такой шанс раз в жизни выпадает! Понял?
Я кое‐как поднялся и тут же рухнул на пол от нахлынувшей тошноты и головокружения.
– Понял, – промычал я в ответ.
Добравшись до студии Вивианы Скарпинелли на южной стороне Манхэттена, я понял, что можно было не спешить: швейцар сказал, что меня примут не раньше чем через полтора часа.
– Можете присесть, – сказал он и указал на кресла из кожзама.
Это же надо – назначить встречу на одиннадцать и заставить ждать до полпервого! Я огляделся. Никто бы и не догадался, какое элегантное и просторное фойе скрывается за безликим серым фасадом. Швейцар в ливрее открывал и закрывал дверь, растения были настолько зелеными, что казались искусственными, а струи прозрачной воды, бившие из мраморного фонтана, причудливо переплетались; в воздухе висел тяжелый аромат женских духов.
Я устроился в одном из кресел. Почитать я ничего не взял, так что оставалось только глазеть на прохожих. Сидя за тонированными стеклами, я их видел, а они меня нет. Несколько раз кто‐то входил и выходил, главным образом курьеры с посылками – то огромными, то микроскопическими. Швейцар сдержанно здоровался с каждым – казалось, все они его знакомые.
