Впервые попробовав некошерного мяса, я не испытал никакого чувства вины по отношению к родителям, раввину Хиршу или Богу – скорее, у меня сжалось сердце при мысли о Карми и о том, что я ему обещал. Я говорил, что есть серая зона, которую я однажды ему покажу, но сам преодолел эту серую зону очень быстро.
рвался из колонок. Сердце колотилось от рыдающего ритма. Сет передал мне тлеющий косяк, и я глубоко затянулся. Меня засасывало в непрерывно вращающуюся грохочущую воронку музыки, от которой волнами исходила уверенность, музыки, яростно рассказывающей о пути, пройденном Канье Уэстом и Jay-Z. Дым опускался в легкие, трава била по мозгам, а двое рэперов кричали на весь мир, что получили все, что можно пожелать, причем не переезжая во Францию, в отличие от многих афроамериканских музыкантов прошлого, которых в Штатах систематически притесняли.
Мы с Сетом с упоением слушали, как Jay-Z глазом не моргнув оплачивал штрафы по пятьдесят миллионов долларов. Мы принимали дерзкую параллель с Майклом – неважно, Джексоном, Тайсоном или Джорданом – и присваивали себе чужие историю и культуру, которые давали нам почувствовать себя повелителями вселенной. И отрава, и исцеление были в этих агрессивных дерзких текстах, вырывавших меня из прошлого и ставящих на пьедестал как победителя гонки, в которой я никогда не участвовал.
На припеве мы с Сетом в противофазе мотали головами.
– You’re now watching the throne / Don’t let me get in my zone…[6] – орали мы, и гостиная начинала кружиться вокруг нас, все вертелось, ритм пульсировал, зря я, наверное, так налегал на текилу, может, меня даже стошнило слегка, а я и не заметил, и без того был весь грязный, – но трек закончился, а мы с Сетом парили в облаках и не спустились бы на землю даже за миллион долларов. Из колонок доносился странный шум, что‐то среднее между помехами и церковным хором, а потом все как началось, так и закончилось, и мы глядели друг другу в глаза, но тут пошел следующий трек: легендарный Отис Реддинг призывал всех к истинной любви. А секунду спустя двое проклятых рэпперов уже душили эту истинную любовь, превращая ее в болезненную зацикленность на успехе. И мы, ничего не понимавшие в любви, но дни и ночи напролет мечтавшие об успехе, бесились и вопили во всю глотку: «Can’t you see the private jets flying over you?»[7]
Вокруг возникал несуществующий мир, где мы были темнокожими, где у нас были черные машины, черная слава и черные женщины, и мы без всякого стыда глядели на наших соседей по гетто, напоминая им, кто тут сидит на троне, а кто нет. А потом слушали
