– Пусть эта скверная история будет уроком для всех нас, – и поглядел мне прямо в глаза, будто желая сказать что‐то очень конкретное. Затем он отвернулся от меня, попрощался и ушел.
Я гадал, сбежал Карми или отец его выгнал. Мистер Тауб столько сделал, чтобы вернуть Карми домой, – невозможно, чтобы он сам же и выставил сына за дверь, но я понимал, что пути человеческой психики неисповедимы, особенно в наших краях. Не приходится ли теперь Карми попрошайничать целыми днями, а по ночам спать под мостом, думал я. Меня мучила тревога – кто знает, вдруг он покончил с собой.
По вечерам, перед сном, мне хотелось взять «Никон» и сфотографировать то место моей комнаты, где Карми раньше был, а теперь его нет. Хотелось распечатать этот снимок и в ярости порвать его на тысячу кусочков. Эта так и не случившаяся сцена была не чем иным, как отражением моего вдребезги разбитого мира.
Широкоугольная реальность
Нью-Йорк, 2010
взмыл в небо в два часа дня в одно из воскресений и разбился вдребезги о землю пару часов спустя. Я вышел из метро на Бедфорд-авеню и долго шатался в поисках подходящей локации для завтрашней съемки с начинающей моделью по имени Кейтлин. Я останавливался и разглядывал дома из красного кирпича, граффити, сделанные крутыми уличными художниками, женщин с длинными черными волосами и огромными голубыми глазами, серые поезда и карикатуры на рэперов. Я бродил по примыкающим к реке улочкам, вдоль польских пивных, мимо местных жителей, которые выкладывали за аренду в этом районе по три тысячи долларов. Остановился перед бруклинским пивным заводом и купил перекусить у уличного продавца, который радостно выкрикивал по‐испански что‐то бессвязное. Этот мир разительно отличался от Вашингтон-Хайтс, квартала, где жил я. В Уильямсбурге никто не бездельничал, сидя на ступеньках дома и болтая с прохожими, нигде не грохотала из раздолбанных колонок латиноамериканская музыка. Этому району была чужда атмосфера снобизма, типичная для Верхнего Вест-Сайда, куда я каждый день ездил на работу. Уильямсбург был одновременно молодым и старым, бурлящим, но не грубым, невероятно ярким, но не хаотичным. Я бродил без определенной цели, фотографировал казавшиеся мне подходящими для съемки углы улиц и отмечал адреса в блокноте, который таскал с собой в кармане. А потом я увидел их.
Они были с ног до головы одеты в черное и шли не останавливаясь. Женщины – в темно-каштановых париках, на лицах ни малейшего намека на макияж. На некоторых не парики, а головные уборы вроде шапочек для бассейна. Я в растерянности огляделся и понял, что прошел пару домов, пересек невидимую границу и оказался в царстве нью-йоркской ультраортодоксальной общины сатмаров. «Старбаксы» и «Данкин Донатсы» исчезли, будто их и не существовало вовсе, а вместо них появились магазинчики с серебром, религиозными книгами и кошерной едой. На школьных автобусах красовались надписи на идише, почти на каждом дверном косяке висела мезуза*.
