Адам был явно на взводе и порой казался мне раздражающе инфантильным. В нем совершенно не было той решимости и безжалостности, с которыми я скрупулезно, в мельчайших подробностях писал мотивационные письма; в нем не было той ярости, которая вспыхивала в моих глазах каждый раз, когда я, вперясь в экран, щелкал кнопку «Отправить». Мы говорили о «Большом яблоке»: я – о снимках, которые сделаю, он – о студенческих вечеринках, на которые будет ходить; мы говорили о людных улицах, свободе, переменах, тысячах возможностей, которые могли нам представиться там в любой день, в любой момент, от утренней поездки в метро до вечернего возвращения домой.
Ночью, когда Карми спал, я лежал, в одиночестве гонял мысли по кругу и ни о чем из того, что мы обсуждали с Адамом, не думал. Я задавал себе миллион вопросов, а ответов на них было ноль. Меня страшила мысль, что я уеду из дома и получу возможность самому решать, кем мне быть. А что, если моя связь с родителями, раввином Хиршем, общиной окажется слишком крепкой? И что я буду носить? Уберу подальше черную шляпу и стану одеваться, как парни из Нахманида? Буду ли ходить в синагогу? Если вдруг спросят, к какой ветви иудаизма я принадлежу, что я отвечу – к ортодоксам или к современным? А есть я что буду? А в гости к кому ходить? Я все гадал и гадал и ни с кем не мог поделиться сомнениями, ведь вокруг не было никого, кто бы меня понял или ответил на мои вопросы. Легко сказать, что со временем я получу все ответы сам, но ужинать с родителями и спать в комнате с Карми, скрывая такой груз, было совсем не просто.
Как‐то ночью я услышал, как Карми что‐то бормочет во сне. Я уставился на него в темноте, молча разглядывая исхудавшее лицо, в котором не осталось ничего от былой мягкости и округлости. Мог ли я сделать для него еще хоть что‐то? Я отвернулся к окну и решил, что спасать Карми – задача не моя, а тех, кто виноват в его бескрайнем несчастье. А мне нужно сосредоточиться на главном – моем будущем, моей свободе.
В ноябре я получил два письма. Пришли они с разницей в несколько часов. В первом руководительница приемной комиссии Нью-Йоркского университета поздравляла меня с поступлением и просила как можно скорее прислать первый взнос за обучение, чтобы подтвердить намерение у них учиться. А в письме из колледжа Баруха сообщалось, что я не только принят, но что мне назначили стипендию на четыре года обучения на экономическом факультете, выбрав меня среди нескольких тысяч студентов. Об этом я узнал, сидя в школьной библиотеке. На улице лил дождь, а я вопил от радости.
