Позвонили из школы, сообщили, что Карми слишком много пропускает и похудел. Попросили моих родителей как можно скорее принять меры против этой неожиданной перемены в Карми Таубе, который еще совсем недавно был первым учеником в классе, которого все обожали.
Родители посоветовались с раввином, тот заставил их переговорить с мистером Таубом, который обвинил их во всем и пригрозил лишить их опеки и вернуть сына домой. Услышав отцовские угрозы, Карми так перепугался, что почти перестал спускаться к ужину, и щеки у него совсем запали. Но гораздо ужаснее его истощенного вида был взгляд, в котором совсем не осталось жизни.
Когда Карми открыл мне свою тайну, я решил, что теперь‐то ему станет полегче, но ошибся. Он достиг вершины, исчерпал всю энергию и сорвался вниз – и казалось, этого свободного падения не остановить.
– Ты сам себе могилу роешь, – сказал я ему как‐то вечером, так и не сумев уговорить спуститься к ужину. – Чем дольше ты себя так ведешь, тем больше моих родителей будут обвинять, что они о тебе не заботятся.
– Тебе легко говорить, – промычал он, лежа на животе и зарывшись лицом в подушку. – Это дерьмо не с тобой происходит.
– А вот еще как со мной. Родители в отчаянии, твой отец превращает нашу жизнь в ад, а ты только и подкидываешь ему поводы так себя вести. Выглядит так, будто тебе хочется к нему вернуться.
– Ни за что.
– А помнишь, что я тебе несколько месяцев назад говорил? Что надо держаться от него подальше. А сейчас ты просто даешь ему шанс вернуться в твою жизнь.
Карми оторвал голову от подушки и посмотрел на меня:
– Мне плохо, понимаешь? Плевать я хотел, что там говорят твои родители, мой отец, раввин и вся община. Мне плохо.
– Так дай тебе помочь!
– Да ничем ты мне не поможешь! Через пару месяцев тебя примут в университет в Нью-Йорке, и вскоре ты обо мне и думать забудешь. А я так и застряну тут, взаперти, со своими проблемами, и все будут тянуть меня каждый в свою сторону.
Карми был прав.
Адам написал длинную записку с извинениями и кинул ее мне на парту на уроке математики. Мое приключение со школой Нахманида близилось к концу, и я без колебаний согласился снова дружить, посчитав, что мне пригодится друг, с которым можно будет начать долгожданную жизнь в Нью-Йорке.
Ожидая ответа из университетов, в которые я подал документы, я жил с омерзительным чувством собственного бессилия. Я прекрасно понимал, что на этом этапе не могу ничего сделать для своего будущего – только ждать. Я и ждал. И все мои одноклассники тоже ждали – затаив дыхание, придавленные грузом родительских амбиций. Это коллективное ожидание было способно зарядить энергией или сожрать ее остатки, воодушевить или подавить. Оно могло обернуться праздником или трауром, криками радости или воплями гнева и отчаяния. Но, в отличие от остальных, я не мог проявлять свои эмоции дома: я не знал, чья реакция меня больше страшит – родителей, уверенных, что я еду в Цфат, или Карми, которого мысли о моем отъезде приводили в ужас. Поэтому я молчал и в напряжении ждал ответа из университетов, размышляя, что же делать, если меня примут.
