Потом Дебора смеется, словно вспомнила что-то веселое, что-то произносит на своем языке, и Мадонна озвучивает это на грузинском одеревеневшему и вспотевшему Ираклию.
– В общем, отныне у вас полно времени, и вы еще успеете рассказать обо всем друг другу.
В этот миг в разговор включается Джон, тепло улыбнувшись Ираклию, задает какой-то вопрос, а Мадонна переводит:
– Ну, как настроение, хочется поскорее поехать с нами и увидеть Америку?
Ираклий кивает.
Затем при помощи Мадонны с гостями говорит Цицо. Дебора и Джон хотят осмотреть все углы и закоулки интерната – говорят, это поможет лучше понять характер Ираклия.
Вышедших во двор Ираклия и Лелу окружают другие дети, надеясь что-то узнать, но о чем именно их спрашивать, сами не понимают.
На следующий день Мадонна увозит Дебору и Джона в Тбилиси на экскурсию. Они берут с собой Ираклия, чтобы получше его узнать и сблизиться с ним. Ираклий растерянно просит, чтобы поехала и Лела, но Лелу никто не приглашает. Пока дети в столовой вместе с Дали, Лела открывает ворота перед машиной Джона и Деборы: американцы хотели, чтобы дети не видели, как они уедут, и не расстраивались. Шофер Шалва выруливает со двора и везет гостей, Мадонну и Ираклия в Тбилиси.
Вечером Лела выходит на стадион. Там никого, прошел дождь. Дети вместе с Дали в телевизионной. Ираклия еще не привезли. Лела поднимается на пожарную лестницу, медленно, этаж за этажом бредет наверх. Садится на последнюю ступеньку, достает сигарету, закуривает. Сейчас она ни о чем не может думать. Перед ее мысленным взором мелькают то лица Деборы и Джона, то красный как свекла Ираклий, то Вано, которого она заманивает в «кроватную», подводит к проему рухнувшего балкона и толкает вниз. «Ты сможешь? – спрашивает ее внутренний голос. – Если сможешь, то чего ждешь?» «Я не затяну до зимы. Ираклий уедет, и я позабочусь об этом», – отвечает ему Лела.
С лестницы она смотрит вниз, на грушевую поляну и на дворик перед баней. Во дворе лает собака, из бани выходят две прачки. Прачки негромко беседуют, печальное эхо их голосов рассыпается в теплом сентябрьском воздухе, так что до Лелы долетают лишь обрывки слов, будто слова бегают наперегонки и не могут догнать друг друга. Уставшие за день женщины, отягощенные грузом собственной плоти, пересекают стадион и скрываются из виду.
В сумерках Лела дремлет в сторожке, как вдруг открывается дверь и входит Ираклий. Лела просыпается. Ираклий приближается к тахте и так осторожно садится, словно сделан из пуха.
