В 13 часов дня генерал Хабалов телеграфировал в Ставку: «Мною выпущено объявление, воспрещающее скопление народа на улицах и подтверждающее населению, что всякое проявление беспорядка будет подавляться силою оружия. Сегодня, 26 февраля, с утра в городе спокойно».
Но это было ложное спокойствие… Работа, намеченная большевиками в предыдущие дни, продолжалась. Шло решающее сражение за войско.
Тот день, 26 февраля, начался для Алексеева с постыдного чувства вины: он проспал. И хотя он проснулся первым, а Самодед и Володька Фекличев, у которого они заночевали (вытурила их Настюха, даже в дом не пустила в такую позднь), еще сладко похрапывали, легче от этого не было; в такую горячую пору — проспать, быть в таком далеке от завода, когда ты там нужен — позор и стыд, стыд и позор…
Алексеев бросил себе в лицо несколько пригоршней воды и, не дав товарищам очухаться и перекусить, увлек за собой на улицу. Самодед и Фекличев шли, ворчали, но, кажется, испытывали то же чувство, что и Алексеев.
С дороги Алексеев и Самодед ухитрились позвонить в завком Путпловского, переговорили с Головановым и облегченно вздохнули: приказано идти на Невский, веси: агитацию среди солдат, разжигать народ.
От того, что приходилось кружить по переулкам, а то и возвращаться назад, продвигались к Невскому медленно. Сунулись на набережную Большой Невки — солдатские посты, вышли на Сампсониевский проспект — казачьи и жандармские разъезды орут: «Назад!» Попробовали заговорить, побузотерить — подскакал офицер и так огрел нагайкой Самодеда, что рассек кожу на спине. Прикинули: пытаться пройти через Троицкий мост бесполезно; через Александровский на Литейный проспект — тоже: эти кратчайшие пути к центру охранялись усиленно с первого дня, а сегодня, видимо, в особенности. Чем ближе к центру, тем чаще сновали конные отряды городовых и жандармов, тем чаще попадались солдатские посты у общественных зданий. Встречные люди, понуро возвращавшиеся от центра к окраинам, домой, говорили, что настроены солдаты плохо, разговаривают со злобой, стреляют пока, правда, в воздух…
У Алексеева заныло в груди — неужели испугался рабочий люд? Неужели все, что сделано, — напрасно?
Успокаивало то, что тех, кто шел обратно, было совсем немного, зато к центру с каждой минутой народ стекался все дружней, будто вода сквозь решето, проникал через полицейские и солдатские рогатки.
Постепенно вокруг Самодеда и Алексеева образовалась группа человек в двадцать. Решили идти к Охтенскому мосту. Но и он был забит солдатами. В стороне стояла казацкая сотня, и взгляды сотника, которые он бросал на остановившихся рабочих, не сулили ничего доброго.
