– Все хорошо. А как у тебя?
– Знаешь, грех жаловаться. Все время занята. Как школа? У тебя уже появилась подружка?
Этот вопрос Маму задавала во время каждого разговора.
Я еще не рассказывал ей про Лэндона.
И про то, что я гей.
Фариба Бахрами была персиянкой, а я успел достаточно изучить Иран, чтобы понять: там на такие вещи смотрели, мягко говоря, косо. Об этом старались не говорить.
С Сухрабом я поделился потому, что делился с ним вообще всем.
Нет, я не думал, что Маму перестанет меня любить.
Совсем нет.
Но я не мог избавиться от страха, что, возможно, ей будет нелегко это принять.
Я боялся, что не вынесу, если она станет смотреть на меня по-другому.
Боялся, что мое сердце этого не выдержит.
Мама беспокойно заерзала. Ее глаза словно взяли меня на прицел.
Так что я ответил:
– Нет. Отдаю все силы учебе. – И тут же, торопясь сменить тему, спросил: – А как Бабу?
Маму вздохнула.
Иногда во время наших разговоров Маму заливалась слезами.
Ужасно смотреть, как твоя бабушка плачет, и осознавать, что между вами тысячи миль, границ и запретов, которые мешают ее обнять.
Но сегодня она ограничилась тяжелым вздохом.
– Да все так же. Почти все время спит.
– А.
– Он про тебя спрашивает.
– Правда?
– Да, про тебя и Лале.
Я почувствовал, что в моем организме вот-вот произойдет утечка слез, и шмыгнул носом.
– У нас все хорошо, Маму. Передашь ему? И скажи, что мы его любим.
Маму улыбнулась, но я видел, что ее ласковые глаза печально блестят, а морщинки в уголках все так же стремятся вниз.
Я потер согнутым пальцем уголки глаз.
– Обязательно передам ему, дорогой.
– Лале! – позвала мама. – Мы опоздаем!
Я не расслышал, что сказала Лале, поскольку переодевался в своей комнате, но маме ее ответ явно не понравился, поскольку она крикнула:
– Поторопись!
Мама должна была забросить Лале в школу по пути на работу – обычно этим занимался папа – и рисковала попасть в пробку.
Я схватил свои вещи и спустился вниз. Лале сидела на маленькой скамеечке у двери в гараж и зашнуровывала ботинок, изредка шмыгая носом.
– А нельзя мне остаться дома?
Лицо у Лале было красным, на щеках блестели дорожки от слез.
Кажется, я пропустил Лалепокалипсис, пока принимал душ.
– Нельзя, – отрезала мама, ставя тарелки в раковину. – И лучше тебе быть готовой, когда я вернусь.
Голос у мамы звенел, а лицо напоминало грозовую тучу.
– Доброе утро, Дарий, – бросила она, бегом поднимаясь по лестнице.
– Привет, Лале, – тихо окликнул я сестру и рядом с ней опустился на колени, чтобы помочь с левым ботинком. – Что случилось?
