. Глубоко убежденный в том, что «лишь цельная реформа, обнимающая все отрасли государственной жизни, а не частные переделки», может обновить страну, Лавров слишком хорошо понимал, что такого рода преобразования, как ликвидация крепостного права, освобождение крестьян, невозможно осуществить канцелярским порядком, бюрократическим путем. Корысть сановников, готовивших реформу, бездарность чиновничества, ее осуществляющего, неспособность царя ничего понять и ничего сделать вполне сознавались им. Нет, Лавров не мог аплодировать «государству чиновников, в руках которых находятся все дела, вся власть, законодательная и правительственная». Он не мог почитать царя — «точку формального решения, которая облечена всем блеском власти, но в сущности только говорит «да!», когда закону, написанному чиновниками, нужно, чтобы кто-нибудь сказал окончательно «да!».
Да, реформу дал царь.
Да, эра плантаторства, личного рабства в России кончилась…
Но вспомним слова Лаврова из его письма к Герцену: «дело не в том только, чтобы крестьянин был не крепостной, но чтобы он был точно свободен»… Освобождения такого не произошло, и мы имеем все основания считать, что отношение Лаврова к реформе сродни тому, которое было у Чернышевского, Добролюбова, Некрасова, Елисеева и других демократов и которое так афористически выразил Огарев: народ царем обманут.
1861 год был настоящей «эпохой конфуза», как однажды определил пореформенные годы Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, время срама, стыда, позора, необходимо превращавшего нравственного человека в критика, противника господствующих порядков, в революционера. А если в данном обществе, как писал позднее Лавров, «наиболее развитые и наиболее энергические люди становятся в ряды революционеров, это доказывает присутствие в обществе тяжелой болезни, которая настолько распространена и упорна, что не может быть излечена ни частными реформами, ни личными усилиями особей развить в себе истинные общественные идеалы и служить этим идеалам, но позволяет надеяться на выздоровление лишь при радикальном изменении общественного строя».
Летом 1861 года на страницах «Колокола» Герцен провозгласил: «Разрыв с этим правительством для всякого честного человека становится обязательным». Если и были, возможно, какие-то нити, нравственно связывавшие Лаврова с существующим политическим режимом, теперь они рвутся окончательно.
Но ведь на нем мундир, он служит.
Что делать — в иных условиях приходится придерживаться нравственной максимы, которую Лавров назвал как-то «мудрым жизненным правилом Канта»: не говорить против убеждения, но умалчивать иные свои убеждения.
