— Ребята! Сюда, ко мне!
По треску ломающихся стеблей кукурузы бай Атанас чувствовал: незнакомцу не удалось далеко уйти; расстояние между ними, как видно, оставалось тем же. Беглецу надо было продираться сквозь густые заросли кукурузы, а перед ним был готовый коридор, и бай Атанас несся изо всех сил, насколько ему позволяли годы. Страх упустить впотьмах незнакомца и страшная, дикая злоба на него придавали старику силы, и он все бежал и бежал, хотя сердце чуть не выскакивало у него из груди. Только оно, старое, не слушалось. Лишь бы не подвело!
— Сюда, ребята! — повторил он тише и только сейчас услыхал и сзади, и слева, и справа от себя треск ломающихся кукурузных стеблей.
Бай Атанасу помогла случайность. Перед беглецом внезапно выросла ограда, окружавшая фруктовый сад, и он, не заметив колючей проволоки, зацепился за нее штанами. Пока он выпутывался, рука сыровара ухватила его за ворот, рванула и повалила наземь. Беглец в отчаянии попытался укусить эту руку, но сыровар сжал его рот и все лицо заскорузлыми железными пальцами. Беглец притих и захрипел.
Первым, запыхавшись, подоспел командир, а за ним несколько бойцов. Три пары рук легко, как мешок сена, подняли сухощавого незнакомца и поставили его на ноги. Сыровар, прерывисто дыша, всматривался в его лицо. Это был обыкновенный деревенский сторож в рваной коричневато-зеленоватой форме, с тонкой шеей и испитым лицом, лет около сорока. Маленькие его глазки затравленно перебегали с одного партизана на другого. Вид у него был жалкий: тощий, кожа да кости, с рыжеватыми жиденькими волосами, он казался растерянным и беспомощным.
— Ты зачем, паразит, стрелял? — сдавленным голосом спросил Стойчо и ткнул его кулаком в живот.
Сторож тоненько пискнул, как суслик, и сложился пополам. Командир брезгливо поморщился.
— Хватит! — сухо приказал он. — Выведите его на тропинку!
Вокруг Бородки, лежавшего навзничь, стояло несколько человек. Когда к ним присоединились партизаны, которые участвовали в поимке сторожа, Тимошкин, стоявший на коленях, поднялся с потемневшим лицом.
— Жив еще, — проговорил он глухо. — Дышит еще пока…
При слабом свете звезд видно было лицо раненого — мертвенно бледное, но красивое, чистое и спокойное. Пуля попала ему в череп, но, по-видимому, не задела мозга, и Бородка, казалось, спал — неподвижный, почти бездыханный, как-то странно успокоенный. Тимошкин снова склонил голову. Его круглое небритое лицо было взволновано, а в близоруких, воспаленных бессонницей глазах стояли слезы. Партизаны молчали. Закусив дрожащие губы, они тоже глотали слезы.
