От обиды у меня аж сердце зашлось. Смотри, как рассуждает эта развалина: хочу заплачу, хочу не заплачу. Пусть только попробует не отдать мне заработанное! Не на такого напал! Да я… А впрочем, что бы я сделал? Не знаю, но мне казалось, что у меня есть сто способов отомстить Пызе и один из них — тут же развеять по ветру весь его «продукт»: схватить мешок, когда старик пересыплет в него весь свой табак, и вытряхнуть с чердака на землю — пусть потом собирает! Поэтому я ответил как можно спокойнее:
— А мерить нужно все-таки по-честному. Нехорошо обманывать малышей.
О малышах я, конечно, подзагнул, и Пызя рассмеялся хриплым смехом, перемежаемым утробным кашлем:
— Это вы — малыши? Кху-кху!.. Ах ты паразит, чтоб те… Кха! — И добавил не то с уважением, не то с удивлением: — Ну и язычище у тебя — прямо бриться можно, ну, востер… Будь по-твоему, отмеряй сам, черт тя подери… Давай, давай, крой…
И я «крыл». Честно, хотя и чесались руки насолить Пызе — засчитать один стакан за два. Но мне надоело все это. И устал. Хотелось поскорей выбраться из полутемного чердака, воздух в котором пропитался запахами застаревшей пыли и паутины, резкими испарениями самосада — вырваться и окунуться в прохладный вечер, подставить лицо студеному ветерку…
— …Сто пять! — объявил я, высыпав последний стакан в мешок. — Фу, устал!
— Ничего себе, — сказал Пызя и начал откручивать колпачок масленки-табакерки. — И все верно. Молодцами вы нынче… Ну, ин ладно, давай посчитаем, сколько я должен вам заплатить.
— Сто пятьдесят семь рублей пятьдесят копеек, — ответил я.
— Эка, уже сообразил… Однако много… А-а… шти! Шти!.. И зачем они вам, деньги? Может, еще чего дать взамен?
— Нет, не нужно, — резко ответил я, поняв, что Пызя так и не оставил мысли надуть нас. — Мы хотим получить деньгами…
— А-а… Ну, ин ладно, деньгами так деньгами, рассчитаемся добром-порядочком. — И с этими словами Пызя полез в карман своих толстых, сшитых на износ штанов. Долго он шарил в нем рукой, пока не извлек на свет божий зеленый, засаленный до блеска кисет, стянутый такой же засаленной бечевкой. Замедленными движениями плохо гнущихся пальцев развязал бечевку и вытащил из кисета пачку бумажных денег. Послюнявив об язык указательный палец, начал отсчитывать пятерки, рубли, трояки. Отсчитал, достал мелочь, отложил пятьдесят копеек, и все это — и бумажки и монеты — молча сунул мне под самый нос.
— Держи.
— Спасибо, — буркнул я.
— Спасибо после скажешь — считай.
