Возможно, Шабад слишком глубоко погрузился в свою задумчивость. Возможно, густой дым ладана вызвал у него странную сонливость, ибо вскоре глаза жреца закрылись, а голова склонилась на грудь. Преклонив колени перед алтарем, верховный жрец из Ауда крепко уснул.
* * *
Когда Шабад проснулся, то понял, что храм погружен во мрак. Священный огонь больше не пылал перед ним. Невероятной силы страх сжал его сердце. Ошеломленный, он наощупь приблизился к алтарю. Бронзовая чаша была там, но она была холодной, остывшей впервые за все столетия.
Верховный жрец упал ниц на пол и лежал, сильно дрожа. Он удивлялся, почему стены храма не обрушились на него. Почему Ариман не сразил его? Нет, Ариман не сразит его. Ариман должен относиться к нему благосклонно, ибо разве не обрушил он из-за своей небрежности веру, древнюю, как мир? Разве он не уничтожил душу Ормузда?
Шабад проклял день своего рождения — проклял самого себя за то, что всегда давал священные обеты. Лучше бы он давно замер в смерти в Храме Безмолвия, куда священные стервятники прилетают каждый день, чтобы срывать плоть с мертвых парсов, чьи кости одна за другой падают через решетку в склеп внизу.
Разум подсказал верховному жрецу, что это не Ариман погасил пламя. Оно погасло, сказал он себе, из-за того, что он по глупости своей не наполнил чашу священным маслом. Если бы он продолжал бодрствовать, он мог бы спасти рубиновый огонь. Но нет, он заснул, как пьяница из низшей касты! Он размышлял о последствиях своей роковой ошибки. Что будет делать теперь его народ, когда вера их отцов была отнята у них, уничтожена самым доверенным хранителем храма? Должны ли они теперь искать другую веру? Должны ли они стать ненавистными мусульманами, глупцами-буддистами или христианскими псами? Шабад содрогнулся от одной только мысли об этом.
Тогда ему в голову пришла одна мысль. Почему они должны узнать об этом? Не так уж сложно добавить масла в чашу и снова разжечь пламя. Парсы доверяли ему; они никогда бы не заподозрили, что произошло. Они все так же приходили бы в храм и приносили жертвы священному огню, который, увы! перестал быть священным. Они никогда не узнают, что душа Аримана сгорела в пламени в священном месте доброго божества Ормузда.
Совесть Шабада восстала. Неужели он, верховный жрец парсов, пал так низко? Станет ли он подобным образом высмеивать религию своих отцов? Он громко всхлипнул. Что же ему делать? Он даже не мог представить себе гнев своего народа, когда они обнаружат, что душа Ормузда больше не пылает в бронзовой чаше. Они будут проклинать его, плеваться и изгонят из храма. Они сделают даже больше, чем это. Они вырвут его сердце и бросят мертвое тело стервятникам на вершину башни мертвецов.
