Над скамейкой после этих слов повисла пауза, но я уже чувствовал, что сейчас Чапай что-то выдаст. Так и есть! Василий Иванович, качая головой, начал:
– Вот смотрю я на тебя, Тимофеич, и думаю: сколько тебе лет, а ума-то ты не нажил!
– Почему это? – перебил его Тимофеич.
– Ну вот смотри: перебьет он тебе твою слегу, тебе придется ставить новую…
– Ну и поставлю! – с раздражением и нотками огорчения в голосе сказал Тимофеич.
–Не так-то все просто! – продолжил Чапай. – Первым делом надо ехать к леснику, а там сейчас Мишка Смирнов: с ним меньше, чем за литр мне договориться! Пото-о-ом… Ее, родную, надо на чем-то везти? Во! Еще литр. Привезешь, а ее ж ставить надо. Сам не поставишь – соседей позовешь. Да? Ну? Стол накрыть надо, а на стол меньше трех литров не поставишь. Итого шесть литров! – подытожил Василий Иванович.
– Каких шесть?! Получается же пять… – возмутился Тимофеич.
– Ну а мне за науку? Итого шесть и выходит! – ухмыльнувшись, сказал Чапай.
– Обойдешься и без литра! – отрезал Тимофеич, нервно сглотнув и потушив окурок ногой, обутой в старую калошу на босу ногу.
Я решил больше не задерживаться. Пожав руки старикам, я отправился на реку, поэтому уж не знаю, чем там их разговор закончился. Но пока я шел, все думал: на кой человеку, страдающему бессонницей, будильник-дятел? Скорее дятлу нужен будильник-старик! И, улыбнувшись этим своим мыслям, я их оставил и полностью отдался рыбалке: услышал, как где-то в зарослях щука начала гонять молодняк, а потому тут и там то и дело слышались всплеск.
На следующее утро наша деревня получила уже два дятла. Один – дятел-птица – садился наверх слеги Тимофеича и начинал долбежку, а другой – сам Тимофеич – с черенком от лопаты снизу начинал охаживать жердь, чтобы отпугнуть птицу, сопровождая свои действия отборным матом. Все бы ничего, но все это происходило в четыре утра. После недельного противостояния человека и птицы, которое изрядно надоело всем соседям, к Тимофеичу пришло озарение в виде матерящийся бабы Веры.
– Ты что, старый, на старости лет совсем башкой ослаб? Что до птицы докопался? Что она тебе сделала? Уже целую неделю никому покоя не даешь! – сказала баба Вера, снимая высохшее белье с веревки.
– Да помолчи ты! Ты, со своим бабьим умом, этого не поймешь! – со всем мужским достоинством, на которое способен только поживший очень много лет старик, осек ее Тимофеич.
– Ах, туды растуды! Да куды мне… А ты уж постарайся! Объясни мне, дуре бестолковой, что это за блажь в голове твоей? – с ехидством и обидой в голосе парировала баба Вера.
