РУКОПИСЬ
Дверь квартиры не открывалась.
Павел Григорьевич тяжело дышал, сухими пальцами пытаясь повернуть застрявший в замке ключ, надрываясь, приподнимал старую, тяжёлую дверь… Вот, наконец, замок хрустнул раз, другой. Но прежде чем открыть дверь, Павел Григорьевич тяжело вздохнул. Выдох получился необыкновенно глубоким – «качели» легких чуть задержались, толкнулись, и летели всё выше, выше… Голова закружилась, сердце неожиданно застыло в ожидании вдоха… Прихожая квартиры Павла Григорьевича неестественно выгнулась, вешалки «уехали» дальше, коридор, ведущий в комнату, вытянулся в глубину квартиры, обувная тумбочка стала похожа на что-то круглое и мягкое… Двери комнат медленно и плавно раскрывались, словно кто-то невидимый листал страницы незримой книги. Едва различимо, словно в черно-белом кино, в глубине квартиры двигались незнакомые люди, гудели старые автомобили, хлопали красные знамёна, звенели победные марши, и звук их всё нарастал и нарастал, пока не заложило уши. Павел Григорьевич облокотился на дверь, медленно повис на ней, глухо пытаясь позвать на помощь. Пятый этаж, закопчённые мутные стекла, грязные стены, толстые металлические двери, а за ними – пустота. Никто не вышел. Никто не помог.
Он медленно опускался, держась за ручку двери…
* * *
Это утро казалось последним утром зимы. Рано, чуть свет, пошёл сильный снег, к обеду выглянуло яркое солнце, защебетали птицы и весь снег растаял буквально за час. «Ещё бы, 22 марта на дворе», – отрывая привычный листок календаря, подумал Павел Григорьевич.
С утра он был в хорошем расположении духа, был бодр и полон решимости доехать до издательства, чтобы выяснить, наконец, судьбу своей рукописи. Достал из новенькой упаковки подаренную на юбилей электробритву, побрился, выпил большую чашку растворимого кофе. Подойдя к шкафу, достал свой единственный галстук, который почти не надевал. Приложил к рубашке, посмотрел в зеркало и о чём-то задумавшись, медленно присел на диван…
Супруга его, Татьяна Николаевна, никогда не позволила бы ему надеть галстук к старой клетчатой рубашке. Нет, не позволила бы… Но Татьяны Николаевны уже третий год не было рядом. А детей у Павла Григорьевича не было. Вернее, были. От первого брака, лет сорок назад, а то и более… Детей тех он видел несколько раз, потом пути разошлись. Да что говорить…
Уложив в старый портфель распечатку романа с последними правками, он бережно собрал остальные бумаги со стола, аккуратно сложил их в открытый ящик тумбы, и как-то неестественно ровно положил ручку, неожиданно для себя вспоминая, как лежат предметы на письменных столах в писательских музеях. Улыбнулся этой неожиданной мысли и заметил свою улыбку в зеркале напротив. «Есть в старости седой вкус молодости лет…» – вспомнил он строчку из чужого стихотворения, где-то недавно вычитанного. Из зеркала на него улыбался уже почти седой старик с красивыми глазами, полными юности.
