Потом они оба плакали, вспоминая о детях, смотрели фотографии, доедали блины, запивая горячим чаем и так не поговорили о квартире. Семеныч так и не решился второй раз объясняться.
Он еще долго стоял в прихожей, собираясь с мыслями, а Таня копалась в кладовке, доставая надоевшие лыжи, которые нужно было куда-то пристроить. Семеныч хотел что-то сказать напоследок, подбирая судорожные обрывки мыслей, но так и не собрался со словами, так и не объяснив, зачем приходил.
– Пойду я, Таня.
– Спасибо тебе, Семёныч.
– Да за что спасибо-то?
– За то, что пришёл. Сердце у тебя большое. Тёплое такое. Ты, Семеныч, заходи… Я следующий раз борща наварю.
Щелкнула задвижка, и влажность подъезда быстро выветрила теплоту блинов и хорошей компании. Семеныч спускался по лестнице и чувствовал, что спускается во что-то холодное и мрачное.
Дома он вытащил из фольги блины и положил на стол. Приподнял, смахнул крошки и остатки грязи со стола, оставленные с утра. Блины легли на стол – как колода карт, круглых, «рубашкой» кверху. Сел и долго смотрел на них, внимательно изучая их поверхность, словно там было что рассматривать. Представлял себе Танины руки, немолодые, пухлые пальцы, как они осторожно снимают тонкий блин со сковородки и укладывают в стопочку. Вот жаль только кружевной скатерти отродясь у него не водилось…
– Солнце, – ещё раз вспомнил он и снова комок подкатил к горлу. Ещё и ещё раз смотрел на блины, пытаясь в них разглядеть что-то теплое и такое важное. Но ничего не мог увидеть в этом круглом и пупырчатом блине – только дырки, словно выбоины на дороге.
– Вот так и вся жизнь, – подумал он, – круглая, как шар или блин – закругляется. Подходит к своему концу. А посмотришь глубже… – он вздохнул, – а там ничего и нет. Пустота. Дырки одни.
Холодные – казалось, они были даже вкуснее, чем теплые. Он ел их медленно, засовывая в рот по одному, не торопясь.
Также долго и словно засыпая на ходу смотрел на его снимки доктор на очередном медицинском приеме через неделю. Просидев над ними около десяти минут, доктор только кашлянул и что-то пробубнил о том, что болезнь вроде отступила и анализы почему-то вернулись в норму, правда таких случаев в своей практике он не припоминал. Он что-то ещё рассказывал о лекарствах и болезнях, но Семеныча это уже мало интересовало, – он смотрел за окно, туда где ярко светило весеннее солнце, зажмуривался от этого разливавшегося в нем состояния тепла и счастья и вспоминал что-то про оцинкованные трубы.
