– Ты, Семеныч, дурья твоя башка, серьёзно меня не воспринимай… Куда мне свататься-то с тобой, – она стояла с веником посреди кухни, вытирая пот со лба. – Раньше надо было. Дак ты, наверное, всё водку пил да закусывал?
– Ну… – Семеныч попытался задуматься, чтобы отыскать ответ на вопрос, но ответить было нечего. И он промолчал.
– А я… – Татьяна продолжала тыкать веником. – Я вон сына вырастила, дочку подняла… Да только… нужны мы им? Сын вон раз в год приезжает, да внуков привозит, – они все выросли так быстро, приедут и только свои телефоны тыкают… сидят на диване и тыкают… А дочка… Дочка вышла замуж неудачно, развестить никак не может, мается со своим оглоедом. Ой, Семеныч, всё это так сложно… Куда уж теперь жизнь-то менять…
Она присела к столу, держа веник и совок с осколками, словно вспоминая, где в доме мусорное ведро…
Семеныч вдруг медленно протянул руку и неожиданно для себя тихонько положил её на Танино плечо. Просто положил и всё. Вдруг отъехали столы, раздвинулись стулья, кружевная скатерть взлетела парусом, память провалилась в какую-то пропасть, и он словно падал вместе со своими воспоминаниями вниз. Далеко вниз… Сорок лет назад, первое судорожное объятие, первая рука в руке, прикосновение к плечу, первый поцелуй… Воспоминания летели, словно кто-то быстро перелистывал несуществующий фотоальбом. Всё проносилось так ярко, что ему стало сначала тепло, затем где-то внутри зажёгся огонь, словно обожгло чем-то.
Он вдруг почувствовал, что тепло, которое он так долго искал в других, было внутри него. Но для того, чтобы этот огонь зажегся, нужна была какая-то искра. Хотя бы искорка… Сердце вдруг сильно сжалось от этой обжигающей волны чувств и воспоминаний. Он на секунду застыл, не дыша…
Татьяна, медленно раскачиваясь на стуле, с причмокиванием поглощая блины, не замечала его:
– А я блины люблю. И готовить их люблю… долго замешиваешь тесто, разговариваешь с ним.
– С кем? – тихо хрипел Семёныч.
– С тестом, Семёныч, с тестом. С ним, как с человеком, нужно говорить, лелеять его. Тогда оно свое тепло тебе обратно вернёт.
Семеныча стало медленно отпускать. Щеки его покраснели, лоб вспотел.
– А потом сковородку вот так протираешь картошечкой, смоченной в масле, и льёшь, льёшь, чтобы он круглый получился. Круг – это как наша жизнь, все по кругу бегаем… – и она опять заливается своим неудержимым смехом. – А потом складываешь вот так, хорошенько промаслив. Накрываешь, чтобы тепло хранили. Вот. – Татьяна приподнялась, подцепив блин и положив в свою тарелку. – Видишь, блин – это как солнышко, оно светит и греет. А? – она поднесла тарелку ближе к его глазам. – Видишь?
