Наступивший вечер перемигивался яркими окошками на фасадах домов, пустые трамваи бороздили мутные улицы, сонные фонари вопросительно подмигивали закрытым цветочным павильонам и везде, по всему городу стояла какая-то невесомая и мокрая тишь.
Семеныч возвращался домой, переступая мокрые пятна таявшего грязного снега. В одной руке – старые лыжи, небрежно перемотанные синей изолентой, в другой – чемодан с инструментами, да мятый полиэтиленовый пакет. А внутри пакета – наспех завернутые в фольгу круглые, с мелкими пупырчатыми дырками, как он любил, блины.
Такие пекла только Она.
Он их так и называл – Танины блины.
Перешагивая огромные лужи, Семеныч сдувал с себя быстро тающие мокрые снежинки, – руки были заняты лыжами и пакетом, – и капли, словно пухлый бисер нанизывались на его старое ворсяное пальто. А если присмотреться, между каплями попадались вовсе и не снежинки – то катились слезы из его глаз, и невозможно было отличить, где тает снег, а где – надежды и ожидания. И в каждой снежинке, как и в каждой слезинке отливала яркими красками вся вселенная, которая, казалось, вместе с ним ёжилась от влажного холодного промозглого ветра и этого ненавистного начала марта.
А ведь еще пару часов назад Семеныч, – этот пожилой, всегда небритый, худощавый сантехник с загорелым, но довольно изможденным пенсионным лицом смешно травил байки, наливал рюмки и даже пытался… поцеловаться. Еще пару часов назад ему было так тепло и уютно, как давно не бывало. Раньше, до пенсии, в такой промозглый, холодный день он пытался еще с утра согреваться чем-то горячительным, благо наливали ему всегда и везде – сказывалось окружение «друзей», профессия, пристрастия и привычки, да и сам он, чего греха таить, любил.
Но сегодня, в гостях у Татьяны…
Да, раньше Семеныч любил выпить. А все от желания жить полной жизнью – он так всегда поступал: если работать, – так до седьмого пота, если гулять, – так до состояния морды в салате, если любить, так…
Вот с последним не заладилось в его жизни. Жена, (помнится, Маша) ещё лет сорок назад как-то быстро родила ему сына и пропала. Только и видели её в соседнем городе, да в соседней области. Сына «поднял» сам: воспитала бабушка, научила всему родная тетка, сестра Семеныча, а профессию дал крестный, который всю жизнь сам «крутил баранку». Так и «крутит» его сын сейчас где-то по дорогам России дальнобойщиком.
Имени у Семеныча как будто и не было: не называл его никто по имени. Просто – Семеныч. Так звали его во дворе старого полупрогнившего дома, где он владел хилой однушкой в конце длинного коридора, так звали когда-то на работе. Так звал его даже доктор в родной поликлинике, куда он захаживал за своими анализами. Год назад, доктор, посмотрев какие-то снимки и бумажки, очень тихо поведал ему о каком-то злостном заболевании, которое у него где-то там… Ну, в общем, доктор так и сказал:
