Та самая тишина до самого дома мерещилась ему, и порой ему казалось, что он разговаривал сегодня с ней, с этой тишиной. И она ему что-то отвечала, только ответы эти он складывал куда-то в себя, внутрь, хотя такого места в себе ещё не знал.
Один, правда, попутчик, испортил его настроение, уже перед самым выходом в тамбуре:
– Чё корзинка-то пустая? – ехидно заметил тот.
– Она не пустая, – хотел ответить Иван, но осёкся и лишь многозначительно махнул рукой: – А!
Тот поднял глаза вверх, надвинул шапку и вместе с Иваном вышел в моросящий мелкий и неприятный дождь.
Вечером того же дня, вздрагивая от нахлынувших дневных мыслей, и подвигаясь, поближе к теплой Нине, которая, как всегда простила его и дала ему «новый шанс определиться завтра с работой», он ещё вспоминал это сладостное чувство тишины и покоя, которое сегодня разлилось в нём на этой странной станции, недалеко от Заборья.
* * *
Ночью, проснувшись, он долго лежал, глядя в пустой потолок, вспоминая события дня. Он мечтал о хорошем, теплом и вкусном будущем, которое ждало его где-то недалеко… Он потянулся, вылез из теплой кровати, включил торшер и достал с верхней полки атлас железных дорог, чтобы найти ту странную платформу с названием «сто девяностый километр». Но как он не копался в справочнике, станцию с названием «платформа 190 километр» найти так и не смог.
Такой платформы в справочнике не было.
Он выключил торшер, сладко зевнул и полез обратно в тепло.
ТАНИНЫ БЛИНЫ
Мокрый снег шёл уже вторую неделю. Казалось, вся вселенная промокла и покрылась грязной серой жижей вперемешку с результатами деятельности человека и машин: всё плыло, хлюпало под ногами, вжикало под колесами, прилипало к лицу, забивалось под одежду, так что казалось – не весна это совсем. Не зима и не осень, а какое-то безвременное пространство провалилось в календарях между февралем и мартом. Люди ждали праздника, ждали теплого солнца и ясного неба над головой, а в ответ получали явно по своим заслугам.
Врали всё календари.
Надвигавшееся восьмое марта выглядело на этом фоне как форменное издевательство. Спасали лишь продавцы цветов, наперебой кричавшие о своём товаре на каждом перекрестке. Цветы есть, март налицо, цифра приближается довольно-таки красная, а праздника в народе не ощущается: измученные женские лица с набитыми сумками торопятся быстрее выскользнуть из трамвая под крышу подъезда, и далее – в теплую кухню к мурлыкающему телеящику и к довольным, по случаю праздника, мужчинам.
