«Ну вот, а я уж прям-таки… расклеился чего-то. Странности какие-то … хотя… нормально же всё», – выдохнул Иван и поднявшись с лавки, схватил пустую корзинку.
Касса уже открылась. В ней было маленькое окошко, поэтому Иван, неудачно просунув голову, сначала не влез, а затем молча просунул в окошко пару купюр:
– До города, обратно.
– Туда и обратно? – послышался вопрос из окошка.
– Нет, только туда, – решительно рявкнул Иван.
Заглянув в окошко кассы, Иван увидел знакомое лицо: лоб в длинных глубоких морщинах и знакомый старый поношенный пиджак.
– А ведь мы с вами сегодня уже виделись. Или нет? – порылся в своих воспоминаниях Иван.
– Все мы когда-то уже виделись в этом мире… – позёвывая, ответил старик.
– Да, нет же! В городе, сегодня, рано утром, вы давали мне прикурить, это же были вы!
– Вы видите, написано «Касса»! Это касса!
– Я вижу, что это касса. Но как вы объясните… – Чудов молчал, подбирая слова, которые нужно было сказать дальше.
– Как объяснить? Очень просто, – медленно выговаривая слова, прервал его мысли старик. – Это касса. За всё нужно платить, молодой человек. За всё… – медленно и хрипло продолжал он. – Так вам билет в город? Или всё-таки едете в Заборье?
– Какое Заборье! Я тут чуть не завис в вашей этой самой, этой… платформе. Давайте мне билет, и я уеду отсюда!
Кассир медленно высыпал сдачу в тарелку, сверху аккуратно положил билет и издевательски улыбнулся Чудову.
– Вот, понимаешь, что такое… наделали тут… непонятно ничего… какие грибы теперь, – устало и обиженно бормотал Иван, отходя от кассы и перекладывая пустую корзинку в другую руку. – Домой поеду!
Внезапно он вспомнил весь свой сегодняшний день, от раннего пробуждения до того самого момента «зловещей» тишины, – воспоминания словно обожгли его душу, но прибавили уверенности, что нужно срочно возвращаться домой, на точку его утреннего «старта». Да и слово «зловещая», как думал теперь Иван, не совсем подходило к тому ощущению, что он пережил сегодня.
– Возможно, что-то там, дома, станет более понятно, – думал Иван.
Сидя в вагоне обратной электрички, он специально закрыл глаза, чтобы не видеть никого. Ни тех, кто уже ехал с полными корзинами белых грибов, ни тех, кто ехал, сняв плащ или куртку, разлив что-то горячее по стаканам, громко о чем-то спорил с попутчиками, ни тех, кто даже просто сидел, уткнувшись в стекло вагона. Если бы он мог, он закрыл бы и уши, чтобы не слышать того гама и шума, которым была набита дневная воскресная электричка.
