– Да прекрати ты! Со своим самолетом тут! – набросился на сына озлобленный отец.
– Чего ты пристал к ребенку? Он-то чем виноват? – продолжила жена. И тут же резко сменив тон голоса обратилась к сыну. – Играй, Геночка, играй, мальчик.
– Ма, а здорово бы было, если бы этот самолетик и вправду летал, – спокойно и мечтательно подумал вслух Гена-младший.
В кустах, казалось, уже никого не было. Все надежы угасли.
– Да, Геночка. Только это так же невозможно, как твоему папе невозможно бросить пить! – серьезно сказала Людмила. – Он может подарить тебе только такой самолетик, – она показала пальцем на игрушку, – самолетик, который не летает. Больше наш папа ни на что не способен! Нет чтобы подарить ребенку самолет с настоящим моторчиком, чтобы летал по-настоящему! Всё у тебя так, Первухин, – она опять ткнула в мужа указательным пальцем, – всё у тебя вот так, понарошку.
– Ага, самолетик с моторчиком! Да ты знаешь, сколько он стоит, этот…с моторчиком? – затянул Первухин. Потом он повернулся к Гене-младшему, который еще возился со своим летательным апппаратом и не обращал внимание на родительские крики, – этот самолетик, сынок, также не может полететь, как наша мама не может перестать трепать мне нервы каждый день.
– А что? – представил себе Гена-младший. – А вдруг он сможет полететь? Ну?
– Если он полетит, вот тогда я точно перестану трепать твоему папе нервы! – улыбнулась в ответ Людмила.
– Ага, а я… а я.. если он полетит, я даже пить брошу! – засмеялся Гена-старший. – Вот точно, возьму и сразу брошу! И пойдем с Генкой самолеты смотреть, да?
– Да, вот бы действительно, сводил парня на аэродром, вон каждый день самолеты взлетают, показал бы ему, может парень в летчики пойдет, отец! – закончила разговор Людмила.
– Да, папа, да! Давай пойдем на «еродром»! Там э-а-а-а-и-и-и-м-м-м, там мой самолетик точно полетит! – голосил Геночка-младший.
В это время в кустах происходила какая-то невидимая борьба. Словно кто-то с кем-то возился, что-то двигалось, но ничего не было видно. Сущность того Гены, который находился в это время в кустах и слышал все слова, сказанные вот тут, на дорожке, ведущей от магазина, дрожала и стонала. Весь его невидимый, тонкий, как прозрачная пленка, образ колебался и искривлялся. Если бы это можно было видеть, наверное, это было бы страшное зрелище. Так работала память, та память, которая не уничтожается, не обнуляется, не уходит в «никуда», – она продолжает жить вместе с её носителем, принуждая страшно страдать того, кто пытается «отрезать» эту память от себя, она вылезает и больно колет воспоминаниями той жизни, которая была прожита здесь, на Земле.
